Словом, было мне это предначертано судьбой или нет, мое дело сделано. И мои книги, которые, как я считаю, за все эти годы, выткались, слово за слово, из каждого из тех предложений, написаны и изданы. По состоянию на 1994 год можно поставить красным карандашом «птичку» возле каждого из девятнадцати предложений на том листке бумаги, о существовании которого я никогда никому не говорил, и только сейчас я раскрываю эту тайну. «В силу юридических причин мне пришлось изменить ряд фактов в этой книге». Этой фразой начинается книга «Операция Шейлок», опубликованная в 1993 году, – завершая то, что началось одним ненастным вечером в Чикаго тридцать семь лет назад. Наконец сбросив взваленное на себя по собственной воле бремя, которое могло бы показаться – как очень часто это казалось мне самому – нелепым, если не сказать непосильным; сбросив с себя непробиваемую броню защиты от практически любых искушений, за исключением моих железобетонных обязательств перед белибердой на листке бумаги, который я нашел в чикагской кафешке; освободившись наконец от одержимой одинокой битвы, что сродни бесцельным блужданиям сумасшедшего по периметру обитой войлоком тесной палаты, – куда же мне теперь податься? После всего этого сумасшествия где же такому, как я, найти душевное здоровье?
Речь по случаю получения премии Исторического общества штата Нью‐Джерси, 5 октября 1992 года. Публикуется впервые
Почетную награду Исторического общества Нью-Джерси здесь сегодня должен был бы получать не автор книги «По наследству», а ее главный персонаж – мой отец Герман Рот, который прожил в Нью-Джерси не как я, два десятка лет, но с момента своего рождения в 1901 году в ньюаркском районе Сентрал-уорд и вплоть до самой своей смерти спустя восемьдесят восемь лет в больнице Элизабет и который почти половину своей жизни продавал страховые полисы, сначала как агент в Ньюарке в тридцатые, а затем в сороковые, пятидесятые и шестидесятые как менеджер страховой компании «Юнион сити» в Бельвиле и, наконец, неподалеку от Кэмдена, в Мейпл шейд, куда он перешел после выхода на пенсию в «Метрополитен лайф» в возрасте шестидесяти трех лет. Ему приходилось работать – как любому страховому агенту в те времена – со всеми социальными и этническими группами северного и южного Джерси столь же задушевно и интимно, как сближался тогда с людьми семейный врач или социальный работник: на протяжении почти сорока лет он вел с тысячами семьей беседы о жизни и смерти в самых откровенных выражениях («Они смогут что‐то выиграть, – говорил мне отец, – только после своей смерти»). Эти беседы помогли ему многое узнать о повседневной жизни и работе граждан этого штата, причем его осведомленность намного превосходила мою, ей мог бы позавидовать любой писатель – уроженец этих мест. Я бы не колеблясь поставил его энциклопедические знания о довоенном Ньюарке рядом с тончайшим восприятием Джеймсом Джойсом родного Дублина, которое тот столь точно и в таких подробностях передает в своей прозе.