И вот Аристофан, этот клоун, этот полубог, подарил нам Джорджа У. Буша, человека, абсолютно непригодного управлять не то что страной, но даже скобяной лавкой, человека, который, по‐моему, лишь вновь подтвердил верность максимы, подвигнувшей меня написать все мои книги и делающей нашу жизнь в Америке не менее рискованной, чем в любой другой стране: все гарантии носят временный характер даже у нас, с нашей двухсотлетней демократией. Нас всех подстерегает ловушка. Нас всех, свободных американцев, граждан могучей, вооруженной до зубов республики, подстерегает непредсказуемость истории. «После того как мы сделали поворот не туда, – пишу я в своей ухронии, – неумолимое непредвиденное оказалось тем, что мы в школе изучали под видом “истории”, безобидной истории, где все, казавшееся для своего времени неожиданным, трактуется в учебнике как неизбежное. Ужас непредвиденного – вот то, что скрывает историческая наука, превращая катастрофу в эпос».
Сочиняя книги, основывающиеся на исторических допущениях, я попытался превратить эпос снова в катастрофу, которая была непредсказуема и переживалась без подготовки людьми, чьи надежды на жизнь в Америке, хотя и необязательно наивные или обманчивые, предполагали нечто совсем иное, чем то, что они получили.
Выступление на приеме, посвященном семидесятипятилетию Ф. Рота в Колумбийском университете 11 апреля 2008 года. Публикуется впервые
Уже семьдесят пять. Какая неожиданность! Стало трюизмом утверждать, что в нынешнем веке время мчится с ужасающей скоростью, но тем не менее все равно это удивительно, только что был 1943 год – был 1943 год, шла война, мне десять, и мы с мамой сидели за кухонным столом, и она учила меня печатать на своей большущей пишущей машинке «Ундервуд», чьи расположенные амфитеатром четыре ряда круглых белых клавиш с черными буквами, цифрами и значками, вместе взятые, составляли аппарат для написания английских текстов.
В то время я увлекался морскими повестями Говарда Пиза, этого Джозефа Конрада детской литературы, среди которых были «Ветер в такелаже», «Черный танкер», «Секретный груз» и «Шанхайский рейс». Как только я освоил клавиатуру «Ундервуда» и мелкую моторику машинописи, я вставил чистый лист бумаги в каретку машинки и напечатал заглавными буквами посередине листа название моего первого сочинения: «ШТОРМ У МЫСА ГАТТЕРАС». Под заголовком я, правда, не напечатал свое имя. Я точно знал, что «Филип Рот» не может быть именем писателя. И вместо своего имени напечатал «Эрик Дункан». Я счел такое имя вполне подходящим для автора «Шторма у мыса Гаттерас», повести о суровом шторме, деспотичном капитане и мятеже на корабле в коварных водах Атлантики. Мало что может придать повести больше правдоподобия и достоверности, чем имя с двумя жесткими «к».