Я понятия не имел, каково было Анатолю Бруайару скрывать свою принадлежность к черной расе, потому что ничего не знал о тайне его происхождения от потомков рабов или, коли на то пошло, о его самопровозглашенной принадлежности к белой расе. Но я знал все про Коулмена Силка, потому что я создал этот персонаж из пустоты точно так же, как за пять лет до публикации в 2000 году «Людского клейма» я выдумал кукольника Мики Шаббата из «Театра Шаббата» (1995), изготовителя перчаток Шведа Лейвоу из «Американской пасторали» (1997) и политически неблагонадежных братьев Рингольд из романа «Мой муж – коммунист» (1998), один из которых был учителем английского языка и литературы в средней школе, а другой – звездой радиожурналистики в эпоху маккартизма.
Наконец, чтобы написать целый роман о жизни человека, ты должен по необходимости испытывать немалый интерес к биографии этого человека, и, честно говоря, хотя мне очень понравился рассказ «Что рассказал цистоскоп», который был опубликован в 1954 году и много поведал мне о его авторе, в последующие годы у меня не возникало никакого интереса к дальнейшим приключениям Анатоля Бруайара. Ни сам Бруайар, ни кто‐либо связанный с ним никоим образом не имел отношения к вымышленным событиям книги «Людское клеймо».
Создание романа – это как игра в «притворяшки». Как и большинство других знакомых мне писателей, однажды найдя, как выражался Генри Джеймс, «зародыш» – в моем случае это был рассказ Мела Тумина о разгуле политкорректности, засорившей мозги администрации Принстона, – я принялся играть в «притворяшки», придумав все истории, связанные со злосчастной Фауни Фарли, ущербным Лесом Фарли и опозоренным Коулменом Силком с его засекреченной генеалогией; с его суровым и властным отцом; с его страдалицей-матерью; с его озлобленным и недовольным братом; с его сестрой-учительницей, в финале книги ставшей его самым строгим судьей; с подружками его юности, белыми и черными; с его краткой карьерой восходящей звезды бокса; с его преподаванием в новоанглийском колледже, где он дослужился до должности декана; с его коллегами по колледжу, враждебными и сочувствующими ему; с его выбором профессии; с его нервической, измученной душевными терзаниями женой; с его детьми, враждебными и сочувствующими ему, – как и тысячи прочих биографических частностей, из которых, взятых в массе, и получился мой главный вымышленный персонаж, поставленный в центр сложно выстроенного прозаического артефакта, чем и является реалистический роман.
В разделе «Влияния и темы» Википедия пишет: «Такие еврейские сыновья, как печально известный Александр Портной и, позднее, Натан Цукерман, бунтуют, обличая еврейский образ жизни». Нет. Мой вымышленный персонаж Натан Цукерман не затевает непримиримый конфликт со своим еврейским происхождением, и едва ли им движет неприятие еврейского образа жизни в какой‐либо из девяти книг о Цукермане, начиная с «Призрака писателя» (1979) и заканчивая романами «Людское клеймо» (2000) и «Призрак уходит» (2007). В «Призраке писателя», отнюдь не обличая евреев, писатель-неофит Натан Цукерман сам подвергается обличениям со стороны евреев за свой первый опубликованный рассказ, который кое‐кто из его еврейских читателей воспринял как масло, подливаемое в огонь антисемитизма. Но идея «Призрака писателя» в том, что все обвинения, будто сам писатель Цукерман является опасным антисемитом, – ложны, хотя и лишают душевного покоя отца Цукермана, поскольку, и это особенно важно, их высказывает уважаемый среди местных евреев юрист, ньюаркский судья Леопольд Ваптер. В поисках утешения и покоя после того, как его книги вызвали конфликт в семье, Цукерман принимает приглашение именитого еврейского писателя Э. И. Лоноффа приехать погостить к нему в Беркшир