И я знал его только как – и в этом он отличался от Коулмена Силка, прогрессивного декана в колледже Атена в западном Массачусетсе, оказавшегося в центре спора по поводу типичных проблем жизни колледжа вроде расписания занятий и требований к преподавательскому стажу, – очень благожелательного рецензента моих книг. Мне понравилась его искренняя и мужественная статья о неминуемой смерти, и я взял у общего знакомого номер домашнего телефона Бруайара и позвонил ему. Это был наш первый и последний разговор по телефону. Он был обаятельно оживлен, удивительно кипуч, от души смеялся, когда я вспомнил о времени нашей молодости и о нашем знакомстве на пляже в Амагансетте[156] в 1958 году. Мне тогда было двадцать пять, ему тридцать восемь, стоял чудесный день в середине лета, и, помню, я подошел к нему на пляже, представился и признался, как мне понравился его блестящий рассказ «Что рассказал цистоскоп». Рассказ был опубликован в 1954 году (я тогда как раз заканчивал колледж), в четвертом номере лучшего литературного журнала той поры – «Дискавери», который печатался в бумажной обложке массовым тиражом.
Вскоре нас уже было четверо начинающих писателей примерно одного возраста, мы стали болтать о том о сем, гонять мяч по песку. Те двадцать минут моего тесного общения с Бруайаром впоследствии растянулись до девяноста минут – столько мы в общей сложности провели в обществе друг друга. Помню, до того как я в тот день ушел с пляжа, кто‐то шепнул мне, что Бруайар – «окторон»[157]. Я пропустил это замечание мимо ушей, потому что слово «окторон» очень редко употреблялось за пределами американского Юга. Не исключаю, что мне даже пришлось поискать его значение в толковом словаре. На самом деле у Бруайара оба родителя были черные. Этого я, правда, не знал ни тогда, ни когда начал писать «Людское клеймо». Да, однажды кто‐то в моем присутствии упомянул, что он сын квартерона и черной, но кроме этого недоказуемого факта или, скорее, сомнительной сплетни, я ничего толком и не знал про Бруайара – кроме этого факта и того, что он писал в своих книгах и статьях о литературе и литературных нравах его времени. Два блестящих рассказа, которые Бруайар опубликовал в «Дискавери» – второй, «Воскресный ужин в Бруклине», был напечатан в 1953 году, – не давали оснований сомневаться, что центральный персонаж и его бруклинская семья, как и сам автор, на сто процентов белые.
Мой протагонист, преподаватель Коулмен Силк, и реальный писатель Анатоль Бруайар впервые выдали себя за белых в годы, когда под влиянием широкого движения за гражданские права начало меняться самоощущение чернокожих граждан Америки. Те, кто тогда решил выдавать (этого слова, кстати, не было в тексте романа «Людское клеймо») себя за белых, считали, что так их не коснутся дискриминация, унижения, страдания и несправедливости, жертвами которых они более чем вероятно могли бы стать, признавшись в своей расовой принадлежности. В первую половину двадцатого века Анатоль Бруайар оказался не один такой – в стране были тысячи или, может быть, десятки тысяч светлокожих мужчин и женщин, решивших избавить себя от гримас узаконенной сегрегации, уродств бытового расизма и проявлений расовой ненависти и позабыть навсегда о своих черных предках.