Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед (Рот) - страница 289

И чтобы облегчить себе использование этого раскрепощающего трюка с лихорадочной исповедью, я создал персонажа, чья психика является вместилищем самых неприемлемых мыслей, – тридцатитрехлетнего адвоката, обуреваемого опасными фантазиями, дикими обидами, мрачными эмоциями, а главное, охваченного неодолимой похотью. Я писал книгу о вспышках антиобщественного поведения, которые таятся в душе едва ли не каждого человека и подавляются всеми нами с разным успехом. В этой книге мы подслушиваем адвоката Портного на приеме у психоаналитика, когда он экспромтом выполняет поставленную перед ним задачу справиться (или не справиться) со своим психическим расстройством.

Портного переполняет гнев в той же мере, что и сексуальные желания. Но кого не переполняют? Почитайте «Илиаду» в переводе Роберта Фэглза. Какое там первое слово? «Гнев»[176]. С этого начинается вся европейская литература – с воспевания мужского гнева Ахилла, желающего вернуть свою возлюбленную.

Писатель пишет отталкивающую книгу (а «Портной» многими именно так и воспринимался) не для того, чтобы продемонстрировать свою отталкивающую суть, но чтобы говорить от имени отталкивающего персонажа, тонко изобличить его отталкивающую натуру, показать, как это выглядит и что это такое. Чехов мудро предупреждал и читателей, и писателей, что задача художника состоит не в решении вопроса, но в правильной постановке вопроса[177].

Поскольку золотое правило фрейдизма гласит, что в личной истории нет ничего мелкого или вульгарного, о чем не стоило бы говорить, и, точно так же, нет ничего ни постыдно ужасного, ни благородного, прием у психоаналитика стал для меня подходящей ситуацией, где бурная исповедь моего героя была уместной. Кабинет психоаналитика, подмостки, на которых разыгрывается действие книги, – это именно то место, где человек может ничего не скрывать о себе. Правило тут одно: никаких правил! И я пообещал себе не отступать от этого правила, чтобы позволить молодому еврею создать сатирическую карикатуру на жизнь и нравы его еврейской семьи, в которой наиболее комичным персонажем выступает сам сын-насмешник, попавший под обстрел своей же собственной сатиры. Уродливая злобность этой оглушительной сатиры, соединенная с ее гипертрофированным реализмом, – а мой портретист рисует скорее карикатуры, бравируя тягой к непотребным выражениям и экстравагантности, – пришлась по вкусу далеко не всем, конечно, как и запальчивая грубость Портного, бесстыдность его вожделений и греховное злорадство, с которым он описывает свои смехотворные оргазмы. Я же, со своей стороны, расправив крылья безудержного веселья, далеко улетел от образа благовоспитанного литератора, каким был в начале своей карьеры.