» (10). Обычное российское захолустье, с его провинциальной скукой и вечным, почти болезненным вниманием ко всякому происшествию. Но то, что это не просто российская провинция, а еврейское местечко придает особую значимость словам о товарище, который «
привезет брошюрки, листовки» и «
расскажет… расскажет про новые дали» «
им, запертым» (10–11). Запертым в буквальном смысле этого слова — в пределах черты оседлости и процентной нормы (на проживание, получение образования, трудоустройство). Таким образом, в этом рассказе «еврейская тема» не просто становится центральной, как во многих произведениях А. Соболя 1910х годов, но придает совершенно особое звучание общегуманистическим проблемам.
Здесь мы не найдем специфических соболевских аспектов «еврейской темы» — вопроса о евреях в русской революции, проблемы самоидентификации и ассимиляции. И дело не в том, что сами проблемы для автора уже не актуальны, а в том, видимо, что узко-национальный подход слишком их ограничивает. Вопрос о евреях в революции меркнет рядом с вопросом о смысле и целесообразности революции как таковой. А проблема национальной самоидентификации перерастает в проблему ценности отдельной человеческой личности, ее уникальности и неповторимости, проблему права человека быть самим собой.
Причина сумасшествия героя не в том, что во время своего агитационного марафона он все больше проникается бедами и несчастьями своего народа, как это произошло, например, с Шолом-Меером-банкиром, который теперь собирает «сморщенные, точно осенние листья» бумаги, искренне веря, что «это векселя всех евреев, и если христианский суд заплатит по ним, то уничтожится черта оседлости, прекратятся погромы…» (9). Этот революционно настроенный молодой человек сходит с ума потому, что однажды, агитируя очередную девушку с длинной косой, понимает: «не нужны ей сейчас ни Бебель, ни Лассаль, а нужно взять ее маленькую смуглую руку и сказать: — Идем! Увести ее из местечка на большой простор, чтобы широко раскрылись девичьи глаза…» (8); потому что оказывается, что все его «доклады — мертвые» (13), что всеми своими агитационными речами он, такой образованный и рассудительный, «не в силах сдернуть темный покров, чтобы сейчас же, а не когда-нибудь, пробился свет» (15). Герой осознает свое бессилие рядом с простым сумасшедшим Давидом из местечка Вицаны, который «васильками избивал филистимлян»: «…люди спят в душных домиках, люди по утрам торчат в своих лавчонках, перебирают тесемки, торгуют колесной мазью, обманывают друг друга, дрожат над каждой копейкой. И молятся Богу. О чем? Знаете, доктор? — об успешной торговле. Богу говорят про колесную мазь, про вздорожание керосина… А вокруг качаются колосья — золотые палочки, которые Бог разбрасывает по земле, когда ему весело… И когда мой сумасшедший приносит васильки и, блаженно улыбаясь, раздает их еврейкам, евреям, детям и даже собакам, — тогда, скажите, доктор, разве он не избивает филистимлян?»