Когда спокойствие было восстановлено, господин Дамон пошел на чердак, чтоб взять свой несчастный, знакомый читателям кушак. Найдя его менее тяжелым, он стал пересчитывать находившиеся в нем свертки, заключавшие в себе по сто дукатов каждый. Недоставало трех свертков. Вне себя от злости и отчаяния, он обвинил Молия в похищении их. Последний отнекивался. Господин Дамон обратился с жалобою к графу Бенкендорфу, который, выслушав его обвинение, отвечал ему серьезно: «Но, господин Дамон, вас обокрал друг ваш». — «Как, друг мой?» — «Конечно, потому что не будь он другом вашим, он все бы стащил». На этом дело и кончилось.
Господин Дамон с синьорой Бабеттой также приехали в Санкт-Петербург, потом отправились в Рим, где они умерли, как жили, то есть в грязи.
Господин Ториак совершил отступление вместе с господином Сикаром, и дальнейшая судьба их неизвестна.
Госпожа Флери была брошена на дороге умирающею. К счастью ее, артиллеристы, проезжая с несколькими орудиями, увидали, что она еще дышит; они сжалились над ней, положили ее на лафет, и ей удалось доехать до Вильно, где она встретилась с генералом Бессьером, упросившим ее ходить за больным его сыном. Молодой человек умер, и она вернулась в Париж, где напечатала свои мемуары, в которых и жена, и я были поименованы.
Полковники Варле и Буше вместе с капитаном <де>Во прибыли в Париж целы и невредимы.
Биржевые ведомости. 1864. № 93. 5 апреля. С. 373–374; № 95.
7 апреля. С. 381–382; № 107. 24 апреля. С. 433; № 109. 26 апреля.
С. 441; № 111. 28 апреля. С. 449; № 112. 29 апреля. С. 453–454.
Архимандрит Павел Егоров
Из воспоминаний о 1812 годе
Бедственные приключения Сретенского сорока[122] церкви Преображения Господня, что в Спас<с>кой, священника Сергия Иванова Розонова, остававшегося с семейством своим в Москве во время нашествия неприятелей в 1812 году[123].
<…>
1-е число сентября. В воскресенье с утра началось в Москве необычайное волнение. Все улицы и переулки захлебнулись народом: военными — пешими и конными, каретами, повозками, телегами из дальних губерний, кои все спешили выбраться из Москвы; в сей же день предали народу на расхищение Главную винную контору и все кабаки. Итак, от грома карет, шума и крика казалось, колебалась земля в Москве. Дома обывателей стали пустеть, колокольного звона в церк<овной> службе не слышно было. Полиция была выведена; сделалось безначалие, своеволие, насильство; все стали большие.
Около Спасских казарм с половины августа множество набралось раненых и увечных солдат. Многие из них жаловались и роптали на свое начальство: «Коли здоров солдат, кормят его и одевают, а если заболел — кинули его, как собаку, без всякого призора». Ближние обыватели из сострадания выносили им из домов пищу, перевязывали раны и другие оказывали им благотворения.