В августе московские жители стали выезжать <…>; я остался без дела, мрачный и грустный, как осенняя ночь. Сборы в присутственных местах, вывоз казенного имущества, гонение от черни иностранцев, неприятные афишки[132] и другого рода тревоги, например, толки, что Наполеон — антихрист[133], что он печатает пленных звериной печатью, выжигая знаки на теле, и проч., — все это как тяжелым камнем давило мой дух.
Отец мой выезжать и не думал: «Что мне, старику, сделают французы, и как я оставлю церковь? (Он был священник.) Грех пред Богом!» — вот его ответы на все убеждения выехать и нас вывезти. Старшая сестра, которая была правой рукою отца, решилась было с ним остаться; младшие сестры, замужние, собрались, и как их мужьям нельзя было выехать, то упросили меня и одного родственника, такого же, постарее меня годом, школьника, проводить их.
26 августа, в день Бородинской битвы, вечером, выехал я с сестрами на трех, нагруженных их имением подводах по Троицкой дороге, чрез Александров, во Владимирскую губернию к Юрьеву-Польскому. В Красном Селе, в двух верстах от Юрьева, находился отец старшего из моих зятьев священником, человек семейный, но зажиточный. У него предположено было остановиться на время и выждать дальнейшего хода военных действий, и мы остановились, приехав в 30-й день августа.
Как я и товарищ мой ехали только проводить, оставив в Москве один отца, а другой мать, то в следующий же день отправили нас тем же путем обратно. Доехав до Сергиева Посада и не имея при себе никаких видов, мы побоялись ехать далее, потому что крестьяне подмосковных селений так же, как и простой народ в Москве, подозревали французов, что они рассылают шпионов, и раздраженные против врага, хватали подозрительных им людей, водили их на расправу и били.
Дорогою мы слышали еще, что какой-то ученик Троицкой семинарии, проходя одной деревнею, принят был мужиками за шпиона; его схватили и с толчками привели в сборную избу. На вопрос: кто такой? — приведенный замялся, сначала назвал себя студентом, потом семинаристом, но ничем не мог доказать своего звания. «А! Это хранчуский фискала, — закричали мужики, — связать его и представить к начальству», — и связали бы непременно, если бы сотскому, который был поумнее, не попало в голову, как выведать правду. «Стой, ребята! — закричал сотский. — Коли не фискала, а семинарист, так он, чай, зна<е>т Богородицу, — и, обратившись к ученику, сказал: — Читай Богородицу!» Разумеется, семинарист знал молитву Богородице Дево, прочитал и таким образом избавился от беды.