В нашей губернии уж стали крестьяне вооружаться на супостата: отзовутся, мол, волку овечьи слезки. В иное село придем, а оттуда уж мужички выбираются в лес, все добро свое увозят и скотину угоняют. Мы питались именем Божиим. У хозяйки были деньги, а она их таила: «Проведают, — говорит, — что они у меня есть, так, может, в такое время и головы не снести».
Шли мы долго — до Тверской губернии, и остановились во Ржеве. Тут наняла Пелагея Семеновна подвал и все Лазаря пела, со своими денежками не расставалась, а меня посылала милостыню собирать. Ведь надо было милостыней прокормить целые четыре души, да я сама пятая. Хожу, бывало, по городу, так что и ноги все обобью, и чего-чего не наговорю: «Христа ради! Сироты, мол, сироты круглые остались, в Смоленске разорены». Надают мне одёжи и денег, и как я принесу хозяйке, она все спрячет, и ступай снова заново, не то чтобы вздохнуть дала.
Как узнала моя мать бедная, что Смоленск разорен, так она себя не помнила от страха. И у господ даже не спросилась, а ушла тайком меня проведать. Приходит в наш смоленский дом и видит: окна отворены, и сидят под окнами какие-то молодки и тесто в булки складывают, в печь сажать. Стала мать их спрашивать, где хозяева, — а они на нее смотрят и заговорили по-своему: оказалось, это французские мамзели. Объясняет им мать, что у нее здесь детка была, а они показывают, что такой здесь нет. Горько она, родимая, заплакала и пошла отыскивать кого-нибудь из знакомых соседей. Ей сказали, что уехал хозяин с женой и детьми, а там ушла его теща и нас четверых с собой увела. А живы ли мы все остались, про то никто не знал.
А наша хозяйка списалась с зятьком, и тот прислал ей письмо под Николу[29]. Писал уж он из Смоленска, вернулся туда, лишь узнал, что француз ушел. Как брали город, так хозяйский дом уцелел; а как гнали супостата, так Бонапарт-злодей велел нашу крепость подорвать; тогда и дом Грековых дотла сгорел.
Переехали и мы опять в Смоленск. Уж Иван Демьяныч квартиру там нанял; а весной, говорит, надо будет обстроиться. А как он обстроился, того не знаю, потому что оглянулся на меня тогда Господь Бог. Помещик Ракузов, на чье имя я была записана, узнал, что житье-то мне плохое, и говорит Ивану Демьянычу: «Ты, — говорит, — брат, девчонку-то совсем извел, и я ее возьму от тебя». Уж как он с ним за меня расчелся, об этом я не знаю, а только что взял он меня. И только что я к нему перешла, отпустил он меня в Духовщинский уезд, мать проведать. То-то была радость что ей, что мне! А хозяин уж без меня обстроился.