Отходчивый адмирал вознамерился было сунуть стакан в секретаришкину наполовину примотанную к туловищу руку, но заподозрив, что у парня мощный кистевой бросок, влил содовую в полуоткрытый по рассеянности рот прямо из бутылки. Секретаришка закашлялся, и кое-что из слуховых позывных стало доходить до выведенного из строя сознания.
— … кто, кто может осмелиться вытворять сущие безобразия с покрывшим себя доблестью славы флотом? Лучше отвечай, псина, а то ведь не посмотрю, что к скамейке привязанный, а та привинчена — с одного удара свалю наземь… обоих! — адмиральский голос звучал для секретаришки не грозным, многозначительным рыком, а многократно отраженным словно остекленевшими клетками мозга, беспомощным писком пойманного москитика.
— Докладывали, что по интересующему «милитари повер» вопросу ты, штафирка, не в курсе, но раз о надругательстве над холуериканским флотом не известно столь выдающемуся проходимцу, то не известно никому вообще, чего в природе существовать не должно!
Допускаю: давно сидишь — ни хрена не знаешь, но догадываться-то просто обязан. У тебя башка варит, будь здоров как. — Сменил гнев на комплименты адмирал, но ненадолго. — Кто стоит за диверсиями?! Или может состряпать подобное, или хотел бы сотворить с нами эдакое? Признавайся! Сознаться — твой последний и единственный шанс!..
— Шя-яньньссззз, — пискнул в предсмертной судороге москитик.
«Какой — такой «шяньз»? Не все ли пути давно отрезаны? Не все ли возможности выбраться на волю давно перепробованы, и даже наиболее многообещающие, просто-таки элитные попытки провались с треском?! Не надо тешится иллюзиями — следует примерно висеть на шлангах до конца дней и послушно поставлять информацию, тысячекратно превосходящую бриллиантовый эквивалент, штабным паразитам, ни на что не способному отребью, не рискующему оторвать задницы от насиженных кресел, чтобы честно зарабатывать хряксы на тотализаторе или ночью в неосвещенных переулках!
А вдруг точно — шанс? Нет, нет, гнать прочь гнилые соломинки. Сколько их протягивали, и все оказались примитивными наживками, к тому же исполненными без грамма фантазии. А он вынужден прикидываться, что верит, откупаясь и послушно позволяя провести себя раз за разом, — чего не сделаешь для послабления режима.
Сколько он уже здесь дней, месяцев, а может… лет?
Я должен отсюда выбраться!» — предельно ясно, но, увы, не в первый раз щемящим отчаянием высветилась в сознании секретаришки крамольная в застенках мысль. Мысль не давала покоя и была живуча, как и все гнусное, верткое существо, наделенное стойкостью, неизменное присутствие которой никак уж не заподозришь в жалком, согбенном организме, надежно зафиксированном перед адмиральской тушей.