В такие моменты Альмод ненавидел собственное бессилие. Он всегда умел складно болтать, но слова пусты рядом с настоящим горем. Сначала Фроди, теперь вот Тира… Она давно дружила с Трюгви. Его вообще любили почти все, славный парень… был. Альмод-то давно взял себе за правило ни к кому не привязываться и не скорбеть. Глупо сокрушаться о неизбежном. Но говорить об этом было бы жестоко, так что все, что ему оставалось, – обнимать ее, как утром. Или молча сидеть рядом, как сейчас.
– Ты ведь видел сегодня Первого? – спросила вдруг она.
– А что?
Тира сорвала ольховую сережку.
– Нехорошие слухи ходят. – Она затеребила сережку в руках. Альмод ждал. – Первый перестал появляться в общей трапезной, и слуги шепчутся, что он и у себя почти ничего не ест. Предпоследнее посвящение сорвалось из-за того, что он не удержал плетение. Девочка погибла.
Альмод мысленно выругался. Он всегда считал Первого хорошим мужиком… Или тот лишь казался таким в сравнении с предшественником?
Та часть плетений при посвящении, которая была заботой Первого, не требовала особых сил. Если он не справился с ритуалом, значит, чувствовал себя очень плохо. Устав ордена не запрещал отказаться от должности Первого и снова ходить в отряде. Если все настолько худо, почему бы не отдать место?
Или Первый сам не заметил, насколько все плохо? Да, в приступе он не сумел бы удержать плетение. Но тогда сплетни бы уже разнеслись – и болтали бы не о том, что Первый почти не ест, а о судорогах. Впрочем, Лейв говорил, что поначалу приступы могут быть совсем незаметными. Со стороны кажется, что человек замер, глубоко задумавшись, а у него из памяти все выпадает напрочь.
Надо заглянуть в университетскую библиотеку. Сейчас уже, конечно, просто для того, чтобы освежить знания.
А сам Альмод пошел бы в отряд, отказавшись от безопасности ставки? Понимая, что первый же прорыв наверняка окажется последним, если уж несложное плетение удержать не получится? И что вполне может стать тем, чья ошибка утянет за собой и остальных?
Не пошел бы. И Первым не остался бы. Всегда есть третий путь. Но Первый – не он.
– Трюгви говорил, что Первый умрет.
Так… А что, если разболтавшегося пророка заставил замолчать сам Первый? Звучит правдоподобно. И тогда все остальное действительно лишь цепочка случайностей.
Но с чего бы пророку говорить такое? Альмод же сегодня все сделал чисто. Где-то недоглядел, и болезнь вернется? И к тому моменту не окажется никого, кто мог бы помочь? Вполне вероятно. Сам Альмод давно не питал иллюзий по поводу собственного бессмертия. Но они же отдали плетение, значит, будут и другие.