– Почему никого? – испугалась Лера. – Погибли?
– Не знаю, он детдомовец в прошлом. Так и лежит, один да один, никто его не навещает, два сапога пара с дедушкой Скворцовым.
– Что ж, у него и девушки нет? – осторожно спросила Лера.
– Нужен он больно девушкам-то, без пяти минут инвалид, – отрезала Света. – Им бабки подавай в первую очередь, а чтобы их зарабатывать, здоровье иметь нужно. Лошадиное, как у моего Шурика, – утром на одной работе, вечером на другой, а в ночь – на дежурство.
Лера промолчала, но внутренне не согласилась. Как это, такой красивый парень – и девушкам не нужен! Да по одному его взгляду видно, что девчонки за ним стаями бегали. Вон, и ее чуть в краску не вогнал, даром что она не соплячка какая-нибудь, а взрослая женщина. А что касается денег – так ведь работал же Андрей кем-то до того, как попасть в больницу, стало быть, и зарабатывал. Откуда Светке знать сколько? Какое ей дело?
А ей, Лере, какое дело? Она вдруг спохватилась, что прошло уже больше часа, как закончился обход, а мысли в голове все еще о новом пациенте. Конечно, жалко его, так, как не жаль стариков: те все-таки успели жизнь прожить, прежде чем заболеть. Но, однако, жалость не повод, чтобы неотрывно думать о больном, да еще гадать, есть ли у него девушка.
Светлана давно поела и ушла, а Лера все сидела за столиком в опустевшей столовке. Ей вдруг стало одиноко и тоскливо, так, как ни разу не было за последние недели. Она жалеет их всех: и ворчливую бабку Егорову, и зловредного Степаныча, и Шаповалова. А кто пожалеет ее? Кажется, сегодня ровно семь месяцев, как ушел Илья. И все это время Лера одна-одинешенька, точно робот на батарейках: надо встать – встает, надо идти – идет. Ни одной слезинки не пролила. Ни одной! А как хочется зареветь в голос, завыть, уткнуться кому-нибудь в плечо и жаловаться, жаловаться на свою горькую, несправедливую жизнь!
Но кому об этом скажешь? Машке? Той еще тяжелей, чем матери. У Леры хоть работа есть, позволяющая на время забыться, отключиться. А у Машки – лишь ненавистный детский сад, где каждая минута тянется как час и очкастая Катерина Михайловна заставляет пить молоко с пенкой и есть винегрет на постном масле.
Нет, Машке ничего не скажешь. К тому же девочка до сих пор не подозревает, что отец их бросил. Она уверена, что папа просто улетел в длительную командировку, и все спрашивает, когда он приедет.
И Анне Лера не может поплакаться в жилетку. Та слез не признает – если совсем уж тошно, дымит, как паровоз, да травит непристойные анекдоты. Скажешь ей про одиночество, она и не поймет. И впрямь, в чем проблема? Вон сколько мужиков, любого только пальцем помани – и пожалуйста, не чувствуй себя одиноко. Еще, чего доброго, снова начнет Леру уговаривать, чтобы та не кочевряжилась и уступила шефу.