– На чем?
– На карусели.
– Не могу. При всем обаянии к вам.
– Я изменился! – воскликнул Пирадзе. – Учусь. Потом и градом мне все достается, Натэлла!
– Не могу. В Ленинграде, увы, ждет меня аспирант Рабинович Григорий, я дала ему слово.
– Я тоже выучусь на аспиранта. Прочту много книг. Можно сказать, я уже прочитал одну книгу.
– Как она называется?
– Она называется – повесть.
– И больше никак?
– Она называется – Серафимович!
– Лично я импонирую больше Толстому, – сказала Натэлла.
– Я прочту его книги. Пусть не волнуется.
– Тихо! – сказала Натэлла. – Вы слышите?
Из-за кустов доносились нежные слова:
Ты сказала мне – нет!
И по снегу, эх, по снегу ушла.
Был суров твой ответ,
Ночь в мученьях,
ах, в мученьях прошла…
По дороге медленно шел киномеханик Гиго Зандукели с трофейной винтовкой. Тридцать шесть лет оружие пролежало в земле. Его деревянное ложе зацвело молодыми побегами. Из дула торчал георгин.
Завидев Натэллу с Пирадзе, Гиго остановился. Винтовку он теперь держал наперевес.
– Вы пришли, чтобы убить меня, Гиго Рафаэлевич? – спросила Натэлла.
– Есть маленько, – ответил Гиго.
– Все только и делают, что убивают меня. То вы, Арчил, то вы, Гиго! Лишь аспирант Рабинович Григорий тихо пишет свою диссертацию о каракатицах. Он – настоящий мужчина. Я дала ему слово…
Тут вмешался Пирадзе:
– Кто дал тебе право, Гиго, убивать Бокучаву Натэллу?
– А кто дал это право тебе? – спросил Зандукели.
Одновременно прозвучали два выстрела.
Грохот, дым, раскатистое эхо. Затем – печальный и укоризненный голос Натэллы:
– Умоляю вас, не ссорьтесь. Будьте друзьями, Гиго и Арчил!
– И верно, – сказал Пирадзе, – зачем лишняя кровь? Не лучше ли распить бутылку доброго вина?!
– Пожалуй, – согласился Зандукели.
Пирадзе достал из кармана «маленькую». Сорвал зубами жестяную крышку.
– Наполним бокалы! – сказал он.
Закинув голову, Пирадзе с удовольствием выпил. Передал бутылочку Гиго. Тот не заставил себя уговаривать.
– Жаль, нечем закусить, – сказал Арчил.
– У меня есть луковица, – обрадовался Зандукели, – держи. Я захватил ее на случай, если меня арестуют.
– Будь здоров, Рабинович Григорий! – сказали они, допивая…
Две недели так быстро промчались. Закончился отпуск. В нашем промышленном городе – тесно и сыро.
Завтра в одном ЦКБ инженер Бокучава склонится над кульманом. Ее загорелыми руками будут любоваться молодые, а также немолодые сослуживцы.
Натэлла шла вдоль перрона. Остался наконец позади стук колес и запах вокзальной гари. Забыта насыпь, бегущая под окнами. Забыты темные избы. Забыты босоногие ребятишки, которые смотрели поезду вслед.