А стерляжья уха, а раскаты грома по речным плесам от безудержной пальбы во все, что плавало, летало и прыгало вокруг! Все кружило, опьяняло, и душой нараспашку жил так, что в конце этих дней она будто улетала в синеву реки и неба, едва хватало сил спуститься в каюту катера, упасть и затихнуть богатырским вольготным сном. И когда причалит катер к родным берегам, то долго еще не может разобраться, было ли все на самом деле или приснилось…
И снова в заботы, в лихой разворот на производственные дела. И себя не жалеет, на немыслимый притужальник берет, и других зажмет так, что день с ночью путают. И ни Симочкины глаза, ни прочие душеприятные штучки в расчет уже не берутся…
Не молитвами, а работой испрашивал себе Андрей Никитович отпущение грехов за некоторые недозволенные дела. Попятнав выговорами, начальство иной раз отпускало грехи, иной раз сшибало с ног, сиречь с руководящей должности, и снова приходилось Андрею Никитовичу тяжко и самоотреченно работать.
Память не останавливается долго на том, отчего тревожно замирает сердце. Знает — печалиться о прошлом, жалеть о нем, травить себя воспоминаниями нельзя: опасно и уже ни к чему. Надо жить теперешним…
9
«Ах, какой дурак! Зачем ушел?.. Барахло ты, а не парень…» — бредя по улице, мучился Михаил и вспоминал, как он в армии ждал письма от Веры, а получил всего две строчки: обещаний, мол, не даю и с тебя не требую. Тогда отписал ей Михаил под горячую руку и хотя долго потом переживал, но считал, что на этом и закончилась их ребячья любовь и переписка, а теперь вот вспоминалось все, и так душа разболелась, что глаза несколько раз вытер и выругался с досады, для облегчения.
«Вышло как вышло… Чего теперь… Да и перед Галкой было бы нехорошо…»
Здесь Михаил вспомнил о бульдозеристе, который должен был его ожидать, о дороге на Зелененький, постоял немного, обдумывая, куда прежде пойти, и повернул на нижний склад.
Машины, тяжко груженные хлыстами, молчаливым темным поездом стояли одна за другой по лесовозной дороге через поселок. К эстакадам их не пускали — все было забито лесом.
Молодой парнишка, десятник Семушкин, метался по этим эстакадам, искал место, куда бы еще втиснуть одну-другую машину хлыстов, но не находил. За ним неотступно следовали шоферы.
— Ты давай говори точно — будешь разгружать или нет?
— А мы сейчас краники набок, воду спустим и — по домам!
— Сколько можно стоять? Везешь, торопишься, а тут им до лампочки…
Шоферы увидели Михаила, кинулись к нему, чуть за грудки не взяли.
— Мы что, ночевать будем? Давай разгрузку!
— Дорога такая, да еще здесь компостируют!..