Сплавщики замолчали, вглядываясь в идущего человека.
Михаил, как завороженный, смотрел на реку: что-то очень знакомое угадывалось в быстрых шагах маленькой фигурки. И когда узнал — не поверил, оцепенел, а потом выругался, метнулся под берег к лодке.
— Черт-те что! Дура! Придумать такое! — бормотал Михаил в полной растерянности и пытался столкнуть лодку, но она сидела мертвым якорем.
С этой стороны лед оторвало от берега, и полоску чистой воды надо было переплывать на лодке.
Поняв намерение Михаила, сплавщики поспешили на помощь, мигом столкнули посудину на воду. Федька прихватил весло:
— Я с тобой!
Они отчалили лодку и, не присаживаясь в ней, на ногах переправились к ледовой кромке. Михаил и Федька выскочили на лед, затянули лодку.
— Куда ты?! Жди здесь!.. — бросил Михаил Федьке, который пошел было следом.
— Ну, ну, понятно… Двигай один…
30
За день ледяная тропка обтаяла, измочилась — под ногами снеговая каша. Спешил Михаил навстречу, а под ногами эта каша во все стороны брызжет. Полпути проскользил на подошвах, чуть в промоину не угодил. Торопился уйти подальше от этой стороны, где лед сильнее изъело.
Встретились у края лесовозной дороги, залитой темной неподвижной водой.
Ожидая Михаила, Галя остановилась. На ней шалашиком повязана цветная косынка, телогрейка, резиновые сапоги.
Сразу не разобрал Михаил — то ли улыбается, то ли плачет.
— Что случилось… Что?! — торопливо спросил он.
— А ничего, Миш… Просто так — проведать…
— Ох, ты… — выдохнул Михаил облегченно.
Из-под платочка глаза ее смотрели-преданно, пытались улыбаться, а лицо было очень бледное, испуганное. Покачал Михаил головой:
— Придумала — лучше не надо… Тебе что, жить надоело? Совсем уж…
— Боюсь я что-то… Не могу больше… — виновато пожаловалась Галя и, наклонив голову, всхлипнула, быстро ткнулась Михаилу в грудь. Он машинально придержал ее, взял за плечи.
— Ну чего ты, чего? Перестань давай… — пробормотал растерянно и оглянулся.
У лодки неподвижно маячил Федька. Выше него, на берегу, костер разгорелся во всю силу, и лента дороги до самых их ног огнисто сверкала, колебалась пламенем. Михаил посмотрел на крутой яр поселкового берега и там, в закатной полосе, различил темные фигурки людей.
— Перестань… Вон, кругом люди…
— Что они нам — мы ведь не чужие…
— Утонем вот ни за грош — там наразбираемся.
— Ну и пусть… — она отодвинулась, подняла голову, спросила: — Мы ведь правда не чужие?
— Свои мы, вот так… В доску! — ладонью провел Михаил по шее, но рассердиться не смог и примиряюще попросил: — Не надо об этом.
Помолчали.
Что-то изменилось в лице жены, и Михаил не мог вначале понять — что, а потом определил: ни подведенных бровей, ни голубых ресниц, а под глазами самая настоящая синева от усталости. В этой измученности лицо жены вдруг показалось Михаилу красивым и милым — таким, каким он увидел его в первый раз. И вдруг пришло в голову то, о чем он ни разу не подумал: «Да ведь она меня любит!.. Это уж точно — любит!..»