В один из перерывов между боями Виктор достал из полевой сумки лист бумаги и, прислонившись к стенке траншеи, стал писать:
"Дорогая моя Лида!
Давно не получаю от тебя писем. Из последнего письма я узнал, что ты после ускоренного окончания учительского института направлена в Ставропольский край. Итак, ты стала учительницей. Зачем же подчеркиваешь "простой учительницей", ведь мы еще настолько молоды, что имеем возможность не только совершенствоваться в своей профессии, но даже осваивать другие по своему выбору. Все заключается, по-моему, в желании. Раз нужно, значит, можно. У тебя достаточно способностей, чтобы обогащать свои знания.
Немного о себе. Два дня назад в бою был тяжело ранен мой командир роты, пришлось командование принять на себя. Вчера назначен на эту должность официально. Свободного времени нет ни минуты. Бои, бои".
Виктор поднял голову от бумаги и прислушался. Наступила непривычная тишина. Где-то слева приглушенно разговаривали солдаты его роты.
— А все-таки, братцы мои, помереть солдатом в бою с врагом — святое дело, что ни говори, из всех смертей смерть!
— Ты, Круглов, помирать собрался? — раздался второй голос.
— Что ты?! Я до Берлина дойду, победную точку поставлю, а там уж видно будет.
— Да ведь война не спрашивает, где и когда ты планируешь ее закончить, — вмешался в разговор третий.
Опять Круглов:
— Война-то, конечно, не спрашивает, да от самого тоже немало зависит, попроворней да посмекалистей надо быть. Пуля — она дура, а у тебя на всякий случай голова имеется.
— Одним словом, пуля-дура, а ты гвардеец-молодец! — весело закончил третий.
В это время гитлеровцы открыли огонь, и вокруг траншей взметнулись груды земли, засвистели осколки и пули.
Вдруг совсем рядом сверкнуло пламя, вздрогнула земля и раздались страшный треск и гром. Казинцева отбросило в сторону, и он потерял сознание. Очнулся от ощущения, будто со спины его спускают кожу. Он приоткрыл глаза. Вокруг было темно. В небе ярко горели звезды. Кое-где вспыхивали и гасли факелы осветительных ракет.
— Потерпите, товарищ гвардии лейтенант, уж недалеко, — услышал Виктор прерывающийся женский голос и понял: ранен, санитары волоком тянут его на плащ-палатке; попытался приподнять голову, но не смог и вновь потерял сознание.
Второй раз Виктор очнулся уже на койке под белой простыней. Он напряг все свои силы и с большим трудом посмотрел влево. Рядом с ним стояла тумбочка, покрытая белой салфеткой. На ней стояли пузырьки, стакан с какой-то мутной жидкостью. У изголовья сидела женщина. Голова ее склонилась на грудь. Вероятно, сидела она давно, утомилась. Порой женщина поднимала голову, затем склоняла ее все ниже и ниже. Казинцев никак не мог узнать, кто она, но в чертах женщины угадывалось что-то знакомое. Ему мешал туман, который застилал глаза. А когда он, наконец, рассеялся, Виктор неожиданно узнал свою бывшую учительницу Антонину Андреевну. Она была в белом халате с короткой мужской стрижкой.