Следующий день — воскресенье, и патер Якобус меняет свой костюм землепроходца на облачение священника. Он надевает рясу и с помощью двух семинаристов служит мессу на импровизированном алтаре из двух наших ящиков. Все это он проделывает так же естественно, как если бы находился в церкви, и вне зависимости от своего отношения к католической религии мы проникаемся сочувствием и уважением к этому человеку, который посвятил свою жизнь служению идеалу и, несмотря на одиночество и бесчисленные трудности, всегда сохраняет хорошее настроение.
Мы замечаем ему это, и он просто отвечает нам:
— Что вы хотите, вы отправились в экспедицию на два года, а я в экспедиции всю жизнь, поневоле приходится приспосабливаться!
Мы бы с удовольствием побыли с ним подольше, ибо чувствуем себя так, будто знакомы с ним уже давным-давно. Но ему нужно быть утром на Флоресе, а посему, несмотря на все наши уговоры, сразу же после обеда он садится в лодку. Мы еще долго будем вспоминать эту прощальную минуту, когда патер Якобус в своей широкополой шляпе, с патронташем через плечо, по всей вероятности очень взволнованный, с подчеркнутым безразличием стоял в полный рост в лодке, а юные семинаристы в карнавальных одеждах работали тяжелыми веслами, а парень в меховой шапке, усевшись на носу, наигрывал на своей флейте веселенький мотивчик.
Очевидно, жителей «необитаемых» островов навещают чаще всех: в тот же вечер, только я собирался лечь и уснуть после бессонной охотничьей ночи, появляется наш друг Хазинг, тот самый, что водил меня на буйволов. С ним его внучек восьми лет, но тем не менее уже заправский рыбак и мастер гребного дела. Он часто ходил с нами на охоту, и всякий раз я поражался его выносливости: не было случая, чтобы он пожаловался, не раздумывая лез в самые колючие заросли, причем нагишом и, разумеется, босиком.
Мы уже заранее знаем, что Хазинг будет просить убить для его семейства оленя. И верно:
— Туанэ сайя минта толонг (мне нужна твоя помощь).
— Понятно, бапа! Ты хочешь, чтобы я опять пошел на охоту. Но ведь ты уже получил целого оленя несколько дней назад!
— Да, туан, но случилось несчастье: деревенские псы утащили все мясо. Помоги мне, взгляни на малыша, он совсем голодный…
— Пусть поест, и ты тоже. У нас много мяса и риса.
При этих словах мы протягиваем до краев наполненную тарелку малышу, чьи глаза загораются голодным блеском. Но старик, до ужаса привередливый во всем, что касается религии, тут же вмешивается:
— Не смей трогать это мясо, оно нечисто, ты же знаешь, оленя резал не мусульманин.