Тюлень долго, очень долго смотрит в мою сторону. Я вижу, как от напряжения из глаза у него скатывается слеза. Кажется, в снежной стене он разглядел голубое стекло объектива, но. вместо того чтобы бежать, он делает угрожающий жест в мою сторону.
«Но-но», — говорю я и тут же спохватываюсь, что произношу это в полный голос. Тюлени же будто и не слышали ничего. Более того, напряжение покидает их, нерпы успокаиваются и… продолжают свой «дробный» сон.
Теперь я ворочаюсь в своем укрытии без всякой опаски, пытаюсь привлечь их внимание шумом и голосом, щелчками аппарата, снимая, когда нерпы просыпаются. Низкая точка съемки меня уже не устраивает. Хочется снять нерп так, чтобы была видна и лунка. Но едва я попытался подняться из укрытия — вероятно, над снегом показалась только моя шапка, — как нерп со льда словно сдуло! Будто и не было их! Все, съемка окончена.» Хотя кадры интересные есть, все-таки жалко, что сверху тюленей не удалось заснять.
Но делать нечего, теперь уж вряд ли звери вернутся. Откидываюсь на спину, решив передохнуть, и незаметно засыпаю.
Просыпаюсь я от кошмарного сна. Снится мне, будто неподалеку проходит медведица с двумя медвежатами, и один медвежонок все норовит приблизиться к моей засидке. За ним мамаша направляется в мою сторону… Не в руку ли сон?
В беспокойстве приподнимаюсь, чтобы осмотреться… и тут же валюсь в засидку. У лунки, на том же месте, лежат две нерпы. Если так, думается мне, значит, медведей рядом не может быть. Троицу-то эти наверняка бы заметили. На душе становится спокойнее. Погода чуть лучше, десять часов утра. Долго же я спал! Перезаряжаю аппарат и принимаюсь за съемку. Эти нерпы тоже не обращают внимания на мой голос. То ли вернулись прежние, то ли новые, пока я спал, привыкли к моему присутствию. Ведь, судя по цвету шкуры, пролежали они рядом со мной не один час. Тюлени высохли, все шерстинки на шкуре расправились. Из серебристо-темных в яблоках они превратились в коричневато-золотистых.
Опять, пока нерпы озираются, я ловлю интересные моменты, снимаю. Как только они опускают голову, ложусь передохнуть и я. Но вот чувствую, что снято все и даже больше, чем нужно. Спальный мешок и берлога моя начинают надоедать. Хочется подняться, потянуться, встать, да и голод дает о себе знать: время близится к обеду. И вдруг явственно слышу собачье приглушенное рычание. Что бы это значило? Может, прибежали со станции собаки? Такое с ними иногда бывало. По следу они отыскивали меня и портили порой всю охоту. Но нет: рычали нерпы! Обе! Они смотрели вниз, в лунку. Самец морщился, строил недовольные гримасы и размахивал передним ластом, будто грозил кому-то, а из лунки кто-то брызгал в него водой.