У плавунчиков самка откладывает яйца и улетает, возлагая заботу о подрастающем поколении на отца. Кулик-самец высиживает яйца, выкармливает птенцов.
Одинокая самка плавала в озерце еще несколько дней, а затем исчезла. Каково же было мое удивление, когда спустя полмесяца я отыскал ее сидящей на гнезде неподалеку от того же озерца. В том, что это была она, я не сомневался. Мне показалось лишь, что птица несколько поблекла, пожухли темные краски на спине, и вся она была какая-то серая. Она плотно сидела на гнезде, слившись с травой. Ее можно было почти коснуться рукой — только тогда птица отбегала от гнезда, пытаясь увести. Мне показалось, что изображала свою неспособность к полету она явно неумело.
Для науки это был феноменальный случай, и позже я показал фотографии птицы известному орнитологу. «Нет, — сказал тот, — это ошибка. У птиц очень сильно развит инстинкт. Потомство плавунчиков погибло. А это кулик другого вида». Приглядевшись потом, и я убедился, что ошибся. У птицы на снимке был чуть короче клюв и на белой щеке за глазом проходила черная полоса, которой не было у плавунчика-самки. Я ошибся потому, что наделил птицу своим житейским разумом. Мне думалось, что никакой инстинкт не может помешать самке взрастить свое потомство…
На пригорках зацвели желтые полярные маки, появились незабудки. Ручьи стихли. Солнце уже не опускалось к горизонту, совершая небольшие круги у зенита. На озере растаял весь лед. Облиняли песцы, куропатки. Светлыми оставались на острове только полярные совы.
Хромой совин по-прежнему жил у меня. Он стал грязноватым за время жизни в комнате, посерел, запылился. Я все еще мечтал сделать хороший портрет совы, выслеживая их с этой целью в тундре, считая, что мой Хромой для этого не годится. Но дикие совы не хотели даваться мне в руки, сколько я ни пытался к ним подкрасться. Даже спящими врасплох заставал, но ближе двух десятков метров приблизиться мне к ним не удавалось. Однажды я увидел сову, которая вошла «по пояс» в озеро и так, наслаждаясь, долго стояла.
Хромого моего так или иначе надо было вскоре выпускать. Охота на куропаток давно окончилась, свежего мяса на станции не было, а мышей ловить я был не в силах. Вот я и решил его помыть, сделать пригодным для съемки, снять и выпустить, как мне ни было его жаль.
Совин доверчиво позволил отнести себя в баню, не особенно возмущался, когда я посадил его на полок. Но когда я его облил водой и намылил, он так возмутился, что я с большим трудом, едва его отполоскал. Жалок же он в ту минуту мне показался! Комок мокрых перьев, чучела такого на свалке невозможно найти. Я даже испугался, не переборщил ли.