– Зачем же он питал подобные надежды?
– Сначала, мой друг, выслушай меня. Я полагаю, ты не будешь сердиться на него. Он говорил, что его дом никогда тебе не нравился. Потом следовали слова, повторять которые я не в состоянии, даже если бы и вспомнила их. Много говорил он обо мне, выражая сожаление о постоянной между нами холодности. «Мое сердце, – говорил он, – всегда было теплее моих слов». После этого я встала с места, подошла к нему и объявила, что мы остаемся здесь.
– И что же он сказал?
– Право, не знаю, что он сказал. Знаю только, что я заплакала, и он поцеловал меня. Это было в первый раз в его жизни. Знаю, что он остался доволен, как нельзя более доволен. Спустя некоторое время он повеселел и очень много говорил. Он обещал сделать все покраски, о которых ты говорила.
– Я знала это заранее, посмотрите, что завтра перед обедом к нам явится Хопкинс с зеленым горохом, а Дингльс – увешанный кроликами, которых принёс для нас. А что же мистрис Бойс? Мама, неужели он не вспомнил о ней? Вероятно, при всем своем добросердечии, он все еще находился под влиянием глубокой печали?
– Не вспомнил, хотя и вовсе не был печален, когда я оставила его. Но я еще не рассказала тебе и половины.
– Боже мой, мама, неужели еще есть что-нибудь?
– Я не по порядку тебе рассказываю, то, что я сообщу теперь, было сказано до объявления, что мы остаемся. Он начал разговор о Бернарде и между прочим сказал, что Бернард будет, без сомнения, его наследником.
– Будет, без всякого сомнения.
– И что, по его мнению, было бы несправедливо обременять имение расходами собственно на нас.
– Мама, неужели он опять…
– Подожди, Лили, не торопись, пожалуйста, будь к нему снисходительнее.
– Я всегда была снисходительна, но мне досадно слышать, что меня лишат каких-то денег, как будто я выказывала желание иметь их! Я никогда не желала ни раба Бернарда, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всего, что принадлежит ему[41]. Сказать вам правду, мама, я не хотела бы даже, чтобы этого желала Белл, потому, собственно, что Белл, как мне хорошо было известно, любила другого человека гораздо больше, чем могла бы полюбить Бернарда.
– Лили, я никогда не кончу своего рассказа.
– Захотите, так кончите, мама.
– Я не стану распространяться и просто скажу, что он подарил Белл три тысячи фунтов и тебе тоже три тысячи.
– Зачем же мне-то, мама? – спросила Лили, и на щеках ее показался яркий румянец.
– Затем, как он объяснил мне, что, по его мнению, справедливость требует того, чтобы вы получили поровну. Деньги эти – твои в настоящую минуту. Можешь купить на них булавок, если хочешь. Я никак не думала, что он может располагать такой большой суммой.