Кажется вероятным, что они будут иметь три важных характеристики. Они будут основаны на добротных исследованиях, но их индуктивно обоснованный характер проявится в том, что они потерпят неудачу в попытке приблизиться к законоподобному характеру. Независимо от того, насколько они хорошо оформлены, наилучшие из них могут сосуществовать с контрпримерами, поскольку постоянное создание контрпримеров есть особенность человеческой жизни. И мы никогда не сможем сказать о лучших из них, какова их сфера. Отсюда следует, конечно, что они не влекут вполне определенное множество контрфактических предложений. Перед ними будут стоять не универсальные кванторы, а некоторые фразы типа «характерно и по большей части…»
Но, как я указывал ранее, именно они оказываются характеристиками обобщений, в пользу открытия которых, согласно эмпирическим социальным ученым, есть весьма серьезные резоны. Другими словами, логическая форма этих обобщений — или отсутствие ее — зиждится в форме — или отсутствии ее — человеческой жизни. Мы не должны удивляться тому или разочаровываться в том, что обобщения и максимы наилучшей социальной науки разделяют определенные характеристики их предшественников — пословиц примитивных обществ, обобщений юристов, максим Макиавелли. И вот как раз к Макиавелли мы и обращаемся сейчас. Аргументы показывают, что фортуна неустранима. Но это не означает, что мы не можем сказать больше относительно нее по крайней мере в двух аспектах. Первый касается возможности измерения фортуны. Одной из проблем, создаваемой конвенциональной философией науки, является то, что она предлагает ученым в общем, и социальным ученым в частности, трактовать предсказательные ошибки просто как неудачу, за исключением того, когда это является методологической фальсификацией. Если взамен мы будем тщательно вести перечень ошибок и сделаем саму ошибку предметом исследования, то обнаружим, что предсказательная ошибка не является случайно распределенной. Исследование того, так это или не так, было бы первым шагом к большему, чем это сделал я в этой главе. То есть следовало бы говорить о специфических ролях, играемых фортуной в различных областях человеческой жизни, а не просто об общей роли фортуны во всей человеческой жизни.
Второй аспект фортуны, который требует комментария, касается ее постоянства. Ранее я лишил свои аргументы статуса доказательства; какие же у меня есть основания для веры в постоянство фортуны? Мои резоны являются частично эмпирическими. Предположим, что человек соглашается с аргументом и идентификацией четырех систематических источников непредсказуемости, но затем переходит к предположению, что следует устранить или, по крайней мере, ограничить, насколько это возможно, ту роль, которую эти источники непредсказуемости играют в социальной жизни. Он предлагает предотвратить, насколько это возможно, такие ситуации, в которых концептуальные инновации, или непредвиденные следствия несделанных решений, или теоретико-игровой характер человеческой жизни, или чистая контингентность могут разрушить уже сделанные предсказания, уже идентифицированные регулярности. Мог бы такой человек достичь своей цели? Мог бы он рассматривать непредсказуемый сейчас социальный мир как полностью или по большей части предсказуемый?