Chi mora mor, e chi camba cambe.
Погибающие – гибнут, живущие – живут.
Алесса склонила голову к неподвижной груди Данте, не обращая внимания на грязь, кровь и ихор скарабео, засохшие на его рубашке.
Спасение мира было такой ничтожной победой.
Зажмурив глаза, она пыталась запечатлеть в памяти все, что у нее от него осталось. Как улыбались его темные глаза, даже когда губы не растягивались в улыбке. Как он смотрел на нее, словно отчаянно хотел прекратить, но не мог оторвать глаз. Какой защищенной и желанной она себя чувствовала в его объятиях. И как ей нравилось, когда он называл ее…
– Luce mia.
Алесса вздернула голову.
Затравленный взгляд Данте встретился с ее.
Она моргнула, но иллюзия не растворилась. Кожа на его лице натянулась от боли, но он был жив.
– Данте. – Она коснулась его щеки, и он резко вдохнул.
Отдернув руку, Алесса вскочила на ноги и бросилась в коридор, зовя на помощь.
Медики ворвались в храм, и она отступила. Она пережила войну, умудрившись не выплеснуть содержимое желудка наружу, но, когда Данте закричал, оскалив зубы в гримасе агонии, к ее горлу подступил кислый ком.
Он был жив. Жив. Слово превратилось в песнопение, а затем в молитву.
Медики тыкали, щупали и перевязывали Данте в течение нескольких часов, прежде чем погрузить на каталку и направить в пункт оказания помощи в Цитадели, но он был жив.
Чуть не истек кровью по дороге, но к восходу солнца – или закату, она, честно говоря, потерялась во времени, – ей сказали, что он стабилен.
Стабилен.
Алесса никогда не забудет звуки и запахи раненых и умирающих солдат. Ее битва войдет в историю как одна из самых коротких, но с довольно-таки колоссальными потерями, – но раненые были слишком растеряны от боли, чтобы заботиться о своем месте в истории.
Алесса пыталась сесть рядом с Данте, но он постоянно открывал глаза, бормотал что-то о говорящих тенях и воспоминаниях из будущего, казался настолько расстроенным ее непониманием, что, когда медсестра предложила ей уйти, чтобы он отдохнул, она послушалась.
Страдал не только Данте. Алесса обходила бескрайние ряды раненых солдат, останавливаясь, чтобы выразить благодарность и выслушать их молитвы, после чего разносила воду, бульон и бинты. Звала лекарей, если возникало чувство, что пострадавших можно спасти, и принимала последние слова, если других вариантов не оставалось.
Она уже начала думать, что разучилась молиться, но молилась с сотнями, и каждое ее слово было искренним.
«Защити их, Богиня, проводи домой в целости и сохранности. При жизни смертной или в покое вечном неси их в объятиях своих нежных и освещай любовью путь».