Пока Саймон рассказывал мне об этом, я внимательно рассматривал большой бриллиант. Никогда я не видел ничего более прекрасного. Все великолепие света, которое когда-либо представлялось или описывалось, казалось, пульсировало в его кристаллических камерах. Его вес, как я узнал от Саймона, составлял ровно сто сорок карат. Это было удивительное совпадение. Казалось, в этом была рука судьбы. В тот самый вечер, когда дух Левенгука открывает мне великую тайну микроскопа, бесценные средства, которые он велит мне использовать, начинают роявляться в пределах моей досягаемости! Я решил, с самым тщательным обдумыванием, завладеть бриллиантом Саймона.
Я сидел напротив него, пока он кивал над своим стаканом, и спокойно обдумывал все это дело. Я ни на мгновение не подумал о таком глупом поступке, как обычная кража, которая, конечно, будет обнаружена или, по крайней мере, потребует бегства и сокрытия, что должно помешать моим научным планам. Оставалось сделать только один шаг — убить Саймона. В конце концов, что такое жизнь маленького еврея-торговца вразнос по сравнению с интересами науки? Каждый день из тюрем для осужденных забирают людей, чтобы хирурги ставили над ними эксперименты. Этот человек, Саймон, по его собственному признанию, был преступником, грабителем, и я в душе считал его убийцей. Он заслуживал смерти в той же степени, что и любой преступник, осужденный законом: почему бы мне, подобно правительству, не сделать так, чтобы его наказание способствовало прогрессу человеческого знания?
Средства для достижения всего, чего я желал, были в пределах моей досягаемости. На каминной полке стояла бутылка, наполовину наполненная французской настойкой опия. Саймон был так занят своим бриллиантом, который я только что вернул ему, что подсыпать в его бокал наркотик не составило труда. Через четверть часа он погрузился в глубокий сон.
Теперь я расстегнул его жилет, достал бриллиант из внутреннего кармана, в который он его положил, и перенес его на кровать, на которую я положил его так, чтобы его ноги свисали с края. Я завладел малайским крезом, который держал в правой руке, а другой я настолько точно, насколько мог, определил по пульсации точное местоположение сердца. Было важно, чтобы все аспекты его смерти привели к предположению о самоубийстве. Я вычислил точный угол, при котором было очевидно, что если бы оружие было направлено рукой Саймона, оно вошло бы ему в грудь; тогда одним мощным ударом я вонзил его по самую рукоять в то самое место, которое я хотел пронзить. Судорожный трепет пробежал по телу Саймона. Я услышал, как из его горла вырвался сдавленный звук, точно такой, какой издает большой воздушный пузырь, поднимаемый ныряльщиком, когда он достигает поверхности воды; он повернулся наполовину на бок, и, как будто для того, чтобы более эффективно помочь моим планам, его правая рука, двигаемая каким-то судорожным порывом, схватила рукоять креза, которую он продолжал удерживать с необычайным мышечным напряжением. Помимо этого не было никакой видимой борьбы. Настойка опия, я полагаю, парализовала обычную нервную деятельность. Должно быть, он умер мгновенно.