Фрейлина графиня Шуазель-Гуфье отметит «грациозную любезность» Александра, его «умелую почтительность», «величественный вид», «бесчисленное множество оттенков» в голосе, изящные «позы античных статуй», «глаза безоблачного неба». «Сущий прельститель», — скажет о нем Сперанский. «Привлекательная особа, очаровывающая тех, кто соприкасается с ним», — повторит то же Наполеон в пору их политического «романа». И уже на святой Елене вновь подтвердит: «Царь умён, изящен, образован; он легко может очаровать…».
Многие из очарованных Александром впоследствии разочаровались в нём. Обвинения в лицемерии и двуличии, высказанные в той или иной форме в его адрес, — почти что общее место в мемуарах современников. Между тем это не совсем справедливо. Александр не двоедушничал, он был скрытен, осторожен и — артистичен. Артист не лжёт, ощущая себя вечно изменчивым Протеем, многоликим никем, — такова его природа. В пользу искренности Александра в его отношениях с людьми (разумеется, вне политики) говорит то, что он умел не только очаровывать, но и очаровываться, не только привязывать, но и сохранять привязанность.
Главный изъян бабушкиного воспитания состоял в том, что со стороны Екатерины было сделано все, чтобы рассорить и столкнуть его с отцом, доведя их отношения до высшей степени подозрительности и недоверия. Попытка Екатерины передать ему престол в обход Павла, предпринятая императрицей накануне своей смерти, вызвала у Александра нервный срыв и приступ панического желания «спастись в Америку».
Пятью годами позже его заставили пережить настоящий кошмар, когда всеми правдами и неправдами он был вовлечён в заговор 11 марта. В переговорах с ним заговорщики проявили поистине дьявольскую ловкость и коварство. По словам главы заговорщиков губернатора Петербурга фон дер Палена, дело было представлено Александру так, что «пламенное желание всего народа и его благосостояние требуют настоятельно, чтобы он был возведён на престол рядом со своим отцом в качестве соправителя, и что сенат, как представитель всего народа, сумет склонить к этому императора без всякого со стороны великого князя участия в этом деле». Имея по роду службы почти ежедневные сношения с Александром, Пален пугал его, что революция, вызванная всеобщим недовольством от правления Павла, должна вспыхнуть не сегодня-завтра, и тогда уже трудно будет предвидеть её последствия. «Я, — вспоминал Пален, — так льстил ему или пугал его насчёт его собственной будущности, представлял ему на выбор — или престол, или же темницу и даже смерть, что мне наконец удалось пошатнуть его сыновнюю привязанность…»