В один из дней две тысячи первого года она проснулась и обнаружила, что ее горячо любимый муж Эрман умер во сне и лежит рядом, холодный и бледный, с одним закрытым глазом и вторым открытым, уставившимся в пустоту. Позже в том же году, все еще нося траур по мужу, она не поехала в давно запланированный отпуск в Новую Англию, куда они с Эрманом собирались вместе с тремя ее сестрами и их семьями. Утром одиннадцатого сентября Розалия проснулась и узнала из новостей, что самолет, на котором ее родные возвращались из Бостона, угнали и направили на одну из башен Всемирного торгового центра.
Потеряв всех родных в один год во время сна, не имея ребенка, в котором можно было бы найти утешение, Розалия слегка тронулась. Умом она понимала, иго все они умерли, но эмоции возобладали над рассудком. Она никогда не разговаривала о террористах и крушениях самолетов и не слушала подобных разговоров. Она решила верить в то, что вследствие какого-то редкого природного феномена все, кого она любила, стали невидимыми. Также она твердо придерживалась теории, что скоро этот эффект, подобно магнитному полю, подействует в обратном направлении и ее родные снова сделаются видимыми.
В ее помешательстве не было ни негодования, ни гнева, и она не представляла опасности ни для себя, ни для окружающих. Она продолжала содержать дом к чистоте, пекла в подарок друзьям и соседям изумительные кексы и печенье, посещала церковь и была благой силой для всех жителей района. И ждала, когда ее семья снова станет видимой.
Я никогда не знал, то ли это меня тянет к чудаковатым людям, то ли их притягивает ко мне. В любом случае их в моей жизни было немало, и они ее обогатили. Подозреваю, что эксцентричность если не всегда, то часто является ответом на боль, защитным механизмом против душевных мук, страданий и скорби. Уверен, что с отцом, который не сыграл в моей жизни никакой положительной роли, и с матерью, чье поведение частенько делало ее кандидатом в пациенты психиатрической клиники, я стал бы таким же чудным, как сейчас, даже не будь я проклят или одарен шестым чувством.
На Мэриголд-лейн не было видно ни одного бодэча.
Пока день истекал последним светом, я обнаружил, что остановился через дорогу от церкви Святого Варфоломея, не вполне понимая, как там оказался. Дядя Сторми, Шон Ллевеллин, до сих пор служил здесь приходским священником.
Многие из наших счастливейших моментов мы со Сторми разделили на звоннице колокольни Святого Варфоломея. Мы иногда поднимались на нее с корзинкой для пикника, чтобы пообедать среди огромных молчаливых колоколов, любуясь лучшим видом на Пико Мундо. Казалось, что в этой цитадели мы находимся выше любых ссор. Совместное будущее представлялось таким же долговечным, как город, на который мы смотрели.