19 марта вдруг что-то толкнуло владыку, и он послал обер-прокурору записку, что не сможет приехать, а сам поспешил к матери. В последнее время он частенько замечал в себе некие проблески ясного предвидения людей и событий, но, опасаясь искушения, предпочитал о сём молчать. Теперь же будто толкнул кто в сердце: иди к матери. Весь день просидел у её постели. Молился сам, молились иереи его церкви. Благословил съесть чего-нибудь, но старушка едва проглотила ложку киселя. К матери же поспешил и на следующий день.
Владыка застал её в сознании.
– Что ж так поздно? – с мягким укором сказала она.
– Простите, матушка, девятый час только, – послушно ответил он, усаживаясь в кресло возле лежанки.
Осунувшееся лицо её помягчало. Филарет вглядывался в знакомые черты, гладил морщинки, гладил слабые, холодеющие руки.
Губы Евдокии Никитичны тихо шевелились, но она не молилась, как думали все вокруг, а пыталась припомнить, как зовут её сынка. «Владыка Филарет!» – подсказывал ей покойный муж Михаил. «Высокопреосвященнейший!» – поучал также вдруг возникший рядом батюшка Никита Афанасьевич, а она и радовалась, что родные здесь, и всё же пыталась вспомнить другое имя…
– Пора, владыко, – тихо подсказали рядом.
Филарет взял протянутый требник и дрогнувшим голосом начал чтение отходной молитвы. Мысли его двоились. Он умом произносил привычные слова, но сердцем никак не мог понять – при чём тут милая матушка?..
Первые дни после кончины хотелось плакать, а слёз не было. Как-то вечером, когда опустился на колени перед иконами, вдруг услышал тихое, давнее: «Васенька, сыночек мой дорогой», – и облегчённо проплакал всё время вечернего правила.
К празднованию четвертьвекового юбилея коронации императора московский первосвятитель от имени московского духовенства соорудил необычный подарок: дарохранительницу в виде золотого голубя, увенчанного короною, коего подвесили над престолом Успенского собора в Кремле. О подарке заговорили разное.
Иные удивлялись, как ловко старый архиерей смог перепрыгнуть из оппозиции в государев лагерь; другие язвительно отзывались о «коронации» духовного символа; обер-прокурорские чиновники внимательнейше изучали церковный устав, выискивая, дозволяется ли помещать изображения животных над святым престолом; немалое число просто радовалось знатному подарку для государя. И никто-то не вспомнил, что такой же голубь, как символ Духа Святого, и ранее висел в Успенском соборе, но был украден французами в 1812 году.
Разговоры донеслись до государя. Николай Павлович был доволен. Более самого подарка его порадовала именно корона, в чём он усмотрел признание Филаретом величия своего царствования. Московскому митрополиту была объявлена высочайшая признательность и дарована украшенная бриллиантами и изумрудами панагия. Придворные обратили внимание, как император после торжественной службы в Успенском соборе несколько раз наклонялся и целовал руку владыки, а после парадного обеда проводил митрополита до самой кареты. Честь велика, но, к огорчению самого Филарета, на предложение вернуться к изданию русской Библии государь промолчал, видимо, после европейских революций одержимый идеей сохранить в неизменности раз и навсегда установленный порядок во всех делах империи.