– Что с вами?
– Ничего, – опешил протоиерей.
– Как – ничего! Час и двадцать минут вы держали больного митрополита и без сомнения утомили его.
– Напротив, это он держал меня и, слава Богу, кажется, ободрился.
– Теперь вы понимаете, почему я втолкнул вас к больному? – снова улыбнулся Данилов. – Не любит владыка болеть. Надобно дать ему дело, чтобы отвлечь от болезни. Занятия для него нужнее и благотворнее медикаментов.
1 января 1861 года великий князь Константин записал в дневник: «Вот начался этот таинственный 1861-й год. Что он нам принесёт?.. Крестьянский вопрос и вопрос Славянский должны в нём разрешиться… Может быть, это самая важная эпоха в тысячелетнее существование России. Но я спокоен, потому что верую и исповедую, что ничто не совершится иначе, как по воле Божией, а мы знаем, яко благ Господь. Этого мне довольно. На Бога надейся, а сам не плошай. Fais се que devras, advienne que pourra[57]. Прямо и верно. Да будет воля Твоя. Вот моя вера, вот моя религия, и затем я спокоен и уповаю на Господа Бога! Аминь».
В крещенские праздники Николай Милютин привёз в Мраморный дворец печатную корректуру высочайшего манифеста об освобождении крестьян. Усталый безмерно, но и воодушевлённый долгожданной победой, Милютин ожидал поддержки от великого князя в последней схватке с графом Паниным.
Сидели в музыкальной гостиной. Луч яркого январского солнца освещал бок чёрного рояля, узкую полоску на ковре и высокую вазу севрского фарфора, подаренную великому князю императором Наполеоном III. Милютин здесь уже бывал – не раз слушал игру Константина Николаевича на виолончели – и потому чувствовал себя свободно.
– Изволите видеть, ваше императорское высочество, – горячо докладывал он, – графу отчего-то не понравился текст манифеста, составленный мною и Самариным. Спрашиваю, что же именно неудовлетворительно – разводит руками, но в таком виде отказывается принять.
– Да, мне он писал, – сказал Константин Николаевич, тяготясь необходимостью сказать неприятное человеку достойному. Обиду Милютина как не понять: манифест войдёт в историю, а равно и имя его составителя.
– Обычное стоеросовое упрямство! – в сердцах воскликнул Милютин. – Ваше высочество, объясните это государю!
– Граф был у государя, который согласился, что текст – при всех благих намерениях авторов – написан мудрено. Мужики не поймут, а ведь именно они должны понять! Вы не обижайтесь, Николай Алексеевич, тут нужна другая рука, – мягко сказал великий князь.
– Что ж, Валуеву дали переписывать? – с кривою улыбкою спросил Милютин.