— Когда вы позвонили, вы сказали, что поможете сразу…
— Да, сказал. Я имел в виду, что могу помочь преодолеть эту ситуацию на психологическом уровне. Хотя мне и самому в ней надо разобраться. Она по-своему уникальна.
— Что тут уникального?
— Она уникальна по последствиям. Слух, будто ваш муж… э-э-э… восстал из мертвых, создает…
— Нам бы хотя бы машину, — она меня не слушает. — Родители Бориса не отвечают на мои звонки.
— У вас с ними натянутые отношения?
Ее глаза приобретают выражение. В них насмешка. Вдова выпячивает нижнюю губу.
— Мне не нужен психолог. Мне не нужна психологическая помощь. Я в это не верю.
— Не верите? В помощь?
— В психологию. Это ложь. Обман. Бессмысленность. Здесь просто живут плохие люди. Они такими были всегда. И такими умрут.
Снопик оказывается жестким, своевольным. Она смотрит на меня с чувством превосходства, так, словно обладает неким недоступным мне знанием. Так, будто видит меня насквозь, и вдруг, необъяснимым для меня образом, я начинаю ощущать себя ребенком, выслушивающим нотацию от родителя. Родитель — это Змей. Берн все слизал у Блаженного Августина, я всегда так думал. Вдова тянет из пачки сигарету, я щелкаю зажигалкой.
— Они одержимы, — она стряхивает пепел в блюдце со следами варенья. — Всем кажется, что их искушает дьявол. Стремится в них проникнуть. Поселиться. Говорят только о врагах, предателях, изменниках. Все подвержены этому бреду.
— Ну, если это заболевание, оно должно быть процессом. Иметь начало, развиваться.
— Не все, что имеет начало, будет развиваться, — она усмехается. — Вас зря сюда послали. Это не лечится. А мне не убежать. Ни денег, ни возможности. Да и некуда. Мы продали квартиру в Москве. Надо же быть такой дурой!
— А у Бориса кроме родителей еще остались родственники?
— Брат, семья брата. Они не общались.
— В бумагах, которые мне дали, Бориса характеризуют как оппозиционного активиста…
— Слушайте, вы же с ним были знакомы! Я помню вашу фамилию. Борис говорил.
— Ну, мы виделись на семинарах…
— Он — художник, художник-педагог. Хотел учить детей, заниматься делом. Ему за это отомстили. Это раньше Борис хотел перемен. Напевал: «Перемен! Перемен требуют наши сердца!» Ненавижу этот старый фальшивый фильм. Ненавижу! Он сказал: «Поедем в твой город, будем детей учить. Рисовать, лепить, давай двинем искусство в массы, и тогда, может быть, нормальные люди поймут…»
Я чувствую резкую боль. Она пронзает снизу, поднимается выше, заставляет поставить кружку на стол. Я будто бы оказываюсь на раскаленной сковороде. Лоб покрывается испариной, во рту пересыхает.