— Да, я немного устал. Задремал, а у меня наполнялась ванна, вода перелилась, если бы не проснулся, устроил бы потоп…
— Закажете что-нибудь? — спрашивает Тамковская.
— Нет. Здесь душно. Хочу пройтись. Мне надо в банк, снять деньги с карточки. Ни копейки наличности.
Извекович откладывает нож и вилку, достает бумажник.
— Трех тысяч хватит? Берите, берите, пусть будет запас. И никуда не ходите. На улицах патрули. Опять видели вашего покойника.
— Моего?
— Ведь это вы полагаете, что он ожил на самом деле? — Извекович прячет бумажник, отрезает еще кусочек мяса. — Если во что-то верить, то это, даже нечто совершенно фантастическое, вполне может воплотиться в жизнь. Надо всего лишь достичь критического порога, после которого возможен переход из воображаемого в реальное. Ваше предположение о том, что Лебеженинов вылез из гроба, повышает вероятность такого перехода.
— Хватит издеваться, Роберт, — говорит Тамковская.
— Я не издеваюсь. Это физика в ее современном понимании.
— Значит, вы издеваетесь над самим собой. Антон, вы согласны?
— Все негативное ходит парами, тройками, четверками, — говорю я. — Позитивное всегда длится недолго, оно единично. Оживший покойник — это только начало. За ним, не важно — существующем, мифическим — последует нечто другое. Более удивительное, более страшное.
— Значит, мы должны ожидать манифестации еще одного мифа? — спрашивает Извекович.
— Да, и он будет покруче, чем этот, — говорю я. — Надо быть готовым к манифестации мелких, для начала, чертей, а потом и самого князя тьмы. Но он появится не для того, чтобы собирать души грешников или подписывать кровью договоры с теми, кто решит ему продаться. Он явится в огне и пламени, с мечом и будет сечь: налево, направо, налево, направо, нале…
— Вы знаете, что отец Лебеженинова был генерал-лейтенантом КГБ, — сообщает нам Тамковская, — прадеда, настоятеля собора, вместе со многими другими священнослужителями в девятнадцатом году расстреляли, а дед был инженером, японо-норвежским шпионом, собирался прорыть туннели от Мурманская до Осло и от Владивостока до Токио, получил двадцать пять и в шарашке разрабатывал что-то ракетное. В той же, что и Солженицын, который вывел деда Лебеженинова под именем…
— Какая литературщина! — Извекович морщится.
— Пойду все-таки пройдусь, — я отодвигаю стул, беру со стола три банкноты. –Счастливо оставаться!..
12.
…Вечер темен и влажен. Облака у горизонта чуть розоваты, за спиной — черны, клубятся и словно пытаются полностью укрыть и меня, и весь городок. В маленьком просвете несколько ярких звезд, часть какого-то созвездия. Улица пуста. Узкий тротуар ведет к мостику через бурлящую в овраге речушку. В овраге заметно темнее, чем на его краю, свет наступающей ночи туда не проникает. Внизу словно притаился кто-то, ждущий момента для нападения. Оттуда, снизу, веет холодом, сыростью. Мостик узкий, тротуар вливается в проезжую часть, и мне приходится идти по ней. Я начинаю подниматься на холм и, дойдя до его вершины, вижу чуть в стороне от дороги прикрытое высокими деревьями приземистое строение с надписью «Кафе». Возле — стоянка, заставленная машинами. Дверь открывается, в сумерки вырывается полоса яркого света, прорезанная тенями. Я пересекаю автостоянку и вижу двоих, только что вышедших из кафе. Парень коротко стрижен, вокруг рта девушки тускло поблескивают бусинки пирсинга, губы кажутся черными, сигарета зажата в самом уголке, девушка обута в высокие шнурованные ботинки, на ней широкая юбка с множеством складок и короткий тесный пиджачок. Они стоят в круге света от висящего на козырьке над входом в кафе фонаря. Свет от фонаря — неживой, голубоватый, мерцающий. Я прохожу мимо них, они смотрят на меня.