— Что же делать? — повторяет она за моей спиной рабочие, расширив стенки могилы и подкопав гроб, заводят под него стропы, выкладывают их на краю могилы, вылезают наружу, подхватывают стропы, широко расставив ноги, чуть приседают, начинают их выбирать.
У Лебеженинова гроб дешевенький. Синяя обивка, местами сбитая, открывшая плохо обструганные доски. Рабочие переносят гроб через холм вынутой из могилы земли, ставят на заранее подготовленные козлы. Губернатор что-то говорит главе, глава манит к себе Петю, и Петя, спотыкаясь, оскальзываясь, лавируя между могильными плитами и оградами, направляется к Тамковской, говорит, что губернатор и областной прокурор хотели бы, чтобы руководитель группы службы экстренной психологической помощи присутствовал при поднятии крышки гроба. Тамковская бледнеет, цепляется за Извековича так, будто ее сейчас столкнут в лебежениновскую могилу и заживо засыплют землей.
— Пожалуйста, Антон, — Тамковская еле-еле, с трудом выталкивает из себя слова.
Я иду за Петей и оказываюсь рядом с губернатором. Слева от меня — прокурор, он дает рабочим команду, они, вооружившись фомками, поддевают крышку гроба. Ноют гвозди. Во рту становится сухо. Крышку поднимают, прислоняют к гробу. В гробу лежит русоволосый человек, у него высокий лоб, нос с горбинкой, руки сложены на груди.
— А он у вас был красавцем, — говорит губернатор.
Забежавший в гроб ветерок приподнимает прядь волос лежащего, порыв стихает, прядь опускается на лоб.
— Это точно он? — губернатор обращается к главе. — Надо было позвать вдову. Вдруг — подменили? А? Она бы опознала…
Глава не отвечает, переминается с ноги на ногу.
— Вы считаете — такое возможно? — спрашиваю я.
— У нас все возможно! — губернатор преисполнен гордости.
— Это он, — тихо говорит глава. — Никого звать не нужно.
— Ну, тебе виднее, — губернатор привстает на цыпочки, заглядывает в гроб. — А вы, Антон Романович, не хотите заглянуть? Вам право первого взгляда. Как гостю. По законам гостеприимства. Ты не возражаешь, прокурор? Нет? Прошу вас, Антон Романович, прошу!
Я делаю шаг вперед. Потом — еще полшага. Передо мной чуть тронутый тлением, со сложенными на груди руками и начавшими расползаться губами художник и учитель, педофил и взяточник, несчастливый муж, нашедший последний приют, отправившийся в плаванье, убиенный, погибший, умерший. Была надежда, что все прошедшее, в том числе и в первую очередь — встреченный мной ангел-таксист, все будет забыто как сон, все вернется к началу, впавшие в кому из нее выйдут, погибшие от удара металлической трубой воскреснут, а вся история с Лебежениновым раскрутится в обратном направлении, и он не умрет в камере, а, в обратной перемотке, уедет из городка, и мы сюда не приедем, Тамковская будет сидеть в своем кабинете, Извекович — в своем, я — в больничной палате, в трубочках-проводочках, в ожидании судна. Надежда не сбылась: меж пальцев Лебеженинова зажат оторванный цветок лилии, точно такие же стояли в трехлитровой банке на столе у его вдовы, другие цветы, лежащие в гробу, пожухли, сморщились, этот — свеж, ярок, его аромат примешивается к запаху тления, от смеси запахов начинает мутить.