В своей решимости спрятаться от себя самого тебе не поможет бегство, переплывание океанов и перелеты на другой конец Земли, тебе не помогут старания забыть, а также попытки врасти в чужую жизнь. Ты будешь тратить годы и годы, убеждая себя и других, приводя аргументы и доводы, меняющиеся в зависимости от обстоятельств. Сегодня ты сумеешь написать четыреста страниц в защиту, а завтра четыреста страниц в опровержение той же самой идеи — ты сам поверишь в то, чему ты хочешь верить! Но однажды ты услышишь службу в простой церкви или, может быть, в неожиданный и неподходящий момент тебе сведет горло, и ты скажешь устами блудного сына: "…моя родина".
Хор пел. Из голосов выделялся глубокий мужской голос. Он не был очень сильным и не был очень красивым, но певший человек кажется забыл все на свете. Он был не здесь, он не старался для других. Благодарением и сильным светом был наполнен его голос. Стоящие внизу притихли, кто смущенно, кто с любопытством и даже с изумлением, кто в глубокой задумчивости, нечаянно, но сильно тронутый искренностью немолодого человека.
Света смотрела перед собой очень серьезно, не в силах оторваться от непонятных, могучих звуков. Она затосковала, сердце ее заныло, она обрадовалась и встревожилась одновременно, внезапно захотев домой, в Россию. И, вдруг, без перехода, увидела перед собой лицо Вадима и услышала его невозможные слова на веранде. Сердце ее снова забилось, как тогда, но не сухо и быстро, а, наоборот, глубоко и властно. Жар и краска ударили ей в лицо, и чуть не в слезах, мученически, повернула она голову и обвела глазами окружающих людей.
На ее счастье, в эту секунду стоявшая рядом Ирка восхищенно шепнула приятелям:
— Как поет! Это Тропишин. Он поет почти двадцать пять лет каждое воскресенье! А ведь это тот самый "шпион", о котором я рассказывала, помните?
Света отошла в сторону и обвела глазами храм. Голос пел, и соединенные глубоким сокровенным чувством в храме стояли люди, страшась разрушить этот мир.
Но не в их силах было бы разрушить его.
Немало времени прошло с жарких новогодних празднований. Нарождались и в истоме умирали, ослепленные огнедышащими страстями закатов, синеглазые дни. Трепеща сладким духом и теплом, одурью захмелевших пышнотелых цветов, их осыпающимися лепестками, пронзенные вскриками незнакомых птиц, валились они все дальше и дальше за границу мира — туда, где кончалась и Австралия, и Последняя Снежная Земля — туда, откуда не было никакого исхода. Письма приходили все реже, все чаще пропадали где-то в необъятном пространстве между точками назначения "А" и "Б".