Сердце его сотряслось, и вся новосотворенная вялость отступила. И, освободившись, душа его тотчас вернулась к своим истокам, к своему обычному, понятному состоянию. Медленно и точно лицо его потемнело от страсти: все немедленно должно стать так, как хочет он! Окатив его стремительной волной, она невидимыми, волшебными мазками тяжело изуродовала его красивое лицо. Он молчал, трепеща и сдерживаясь из последних сил. Свысока, но остро, даже болезненно разглядывал лица женщин, не ставя ни во что их мнение, но, как настоящий деспот, прищемленный в чем-то, нетерпеливо старался любой ценой вернуть свое безусловно особенное положение среди людей.
Света, с насмешкой улавливая эту игру на его лице, приостановилась и проговорила замедленно:
— Что, красавчик, тебе неприятно? Как же мы тебя недооценили… — она впилась глазами в его мрачное лицо и заговорила, с наслаждением подыскивая слова, но волнение мешало ей это сделать: — А! с тобой нельзя так разговаривать…
— Не сметь… — произнес Илья в беспамятстве, а в голове черт знает отчего крутилось: не соизмеримы твои достоинства даже с похвалами возносящих.
— …Я и говорю — с другими-то можно, а с тобой нельзя. Особенно при свидетелях. У нас самолюбие ого-го! нас ценить надо, ласкать самолюбие наше! Все могут в дерьме оказаться, да ты не таковский. Ты не все, другим не чета! "Охлажденный скептик и романтик одновременно"! Какой он исключительный! А уж талантлив! Куда нам, черной кости, с тобой образованным тягаться, да еще кровей каких древних. Разойдись — он идет! — она метнула на него тяжелый взгляд. — Еще мы чувствуем себя, — она вспомнила, — "чуждым обществу". Верно! Людей ты презираешь! Да ведь ты без них дня не утерпишь: только бы вокруг егозили, в рот заглядывали. Без похвалы, поди, и заболеть можешь, ха-ха-ха!
"Вот тебе и Светка!.." — ахнула Ирка.
— Кто твоими красотами восхищаться станет? Только женщины! Мужики, тебя разглядев, плюнут и уйдут, а с женщинами есть чем заняться. Ты их можешь задурить и, на их слабость надеясь, свое величие показать! — она рассмеялась, и неожиданно свободно и сильно прозвучал ее смех. — Как ты пыжишься перед нами, дурами жалкими, бедняга! Лезешь высоко, а оборвешься оттуда с треском, на потеху! Ты на себя любуешься, чванишься, а все напрасно: того не видишь, что никогда тебе вверх не подпрыгнуть, чтоб ты, парень, знал! — прибавила она со злобным юмором.
Точно ударом лицо его продернулось судорогой — Илья, наконец, что-то понял всерьез. Последние силы оставили его: породистые черты лица вдруг утратили изящество, поползли и сложились в безобразную харю. Долго сдерживаемое страдание, вынужденная покорность и бессилие рванули наружу. Он успел еще подумать, что именно унижение — вот чего он не простит! В какую-то секунду он вспомнил свою бывшую семью, свой Домашний Храм и, почувствовав в себе необыкновенную силу — как тогда, в те времена, бешеную нахрапистость, которой не смел перечить никто, заорал в точности, как в те пресветлые времена: