Глядя в это светлое лицо, никто теперь не смог бы сказать, что у него трудная улыбка. Теплом отзывались его глаза навстречу другим глазам, и открытой нежностью смеялись губы. Но некому было порадоваться этой перемене: Светы не было рядом. Ее жизнь, лишь задев его краем, отошла и совершалась вдалеке, более не пересекаясь. Она иногда замечала его перемену, но это чувство не удивляло ее сердце как нечто новое и решительное, ибо ее глаза были развернуты на перемены, происходящие в других людях.
Бегая по своему пустому дому, стараясь справиться с неостановимой болью, Илья постепенно стал утрачивать свое новое, волшебное состояние: ему не хватало благотворной подпитки. Ведь известно, как нечасто, трудно родятся возвышенные чувства, уступая место другим, более каждодневным, более общепонятным, особенно если ничто не вливает в тебя дополнительные силы быть иным, быть больше, чем ты был всегда. Тогда ты остаешься один на один со своей высокой заявкой, уже понимая, что осуществление ее дело только твоих внутренних усилий, невидимых, ненужных ровным счетом никому и неизвестно, свойственных ли тебе. Иногда в такой момент бывает трудно отказаться от вполне законного раздражения.
Для Ильи это было тем более естественно, поскольку в своей неожиданной и трудной перемене он все острее стал замечать невыносимую свою оторванность в этой стране от того, что он знал и любил, от того, что мириадами неуловимых черт пронизывало, наполняло и составляло когда-то жизнь. Его гордость, его независимость надломились: с изумлением и даже страхом он ощутил себя по- настоящему одиноким. Среди австралов, где он не мог найти ни эрудиции по своему вкусу, ни психологического сближения, на работе, где он не уважал коллег за их невежество и отсутствие самозабвенного увлечения наукой, в русской компании, где он привык насмехаться над скудоумием знакомых, которые, живя здесь, быстро и неумолимо "отставали". Может и был один человек, от которого можно было услышать самостоятельные слова — это Вадим, но, черт побери! это был совсем не тот человек, с которым Илья хотел бы искать сближения!
Светка, она — яркая, близкая и — какая бы ни была, но насквозь своя, русская — она, она была последней близостью, последним пристанищем в этой сумасшедшей пустоте. Он понял ее, как шанс, как последнее спасение. И так решив свою жизнь в момент, когда он оказался один на один с отсутствием будущего, в вакууме, который стал слишком велик для него одного, теперь он страстно и нетерпеливо ждал ее прихода.
Сейчас, в одуряющей слабости перед ней, он услышал вещи невозможные, слова, которые люди наверняка говорили о нем, но которые он не желал ни понимать, ни знать, ни даже единожды преклонить к ним ухо, — потому они ударили его ослепительной молнией, оказавшись несправедливейшей и чудовищной новостью. Она, она презирает!