В юные годы странствий он несколько дней маялся в холодной Сверженя, куда его по придирке засадил городовой, не получив мзду от бездомного чужака. Часа через три после «вселения» втолкнули в кутузку тщедушного — нет, просто дохляк — парня лет двадцати пяти, который, словно прокаженный из лепрозория, заверещал: «Я политический, меня за агитуху взяли, завтра в Минск отправят». Наверное, в других кутузках его за что-то мяли, и он на всякий случай с порога оборонялся словом, чтобы не тронули. Был ли тот парень политическим или же придумал, Никанорыч не узнал. Но сокамерник ночью принялся учить его по части распознавания женщин и рассказал библейскую притчу о Марии и Марфе. Она так понравилась, что Никанорыч стал соразмерять с этими образами женщин своей жизни.
Надя Ткачук была деятельной Марфой.
Покойная Валентина, жена, — тоже Марфа.
А вот Анюта — она твердая в убеждениях Мария. Авантажа не ищет.
Никанорыч, видимо, прикорнул в кресле, потому что внезапно услышал:
— Дедуля, родненький, как я рада тебя видеть! — В комнату ворвалась Анюта, обняла, расцеловала. — Мы только приехали, стол уж накрыт. Сейчас десять, садимся в половине одиннадцатого, ровно. Ты на пять минут задержись, спустишься в гостиную последним, как явление Христа народу.
Звонко рассмеялась и убежала.
2
Весной 1986 года журавли прилетели рано, не везде еще снег сошел. Длинным косым клином они бороздили небесное бездорожье, оповещая о своем прибытии извечным журливым поклоном: «Здравствуй, здравствуй, матушка-Русь!» Журавлей всегда сначала слышат и только потом видят: кто же станет ни с того ни с сего, без птичьего оклика глазеть в небо? Споткнешься...
— Инте-ересно устроена природа, — вслух рассуждал Вальдемар, отпетый горожанин, никогда не живший на даче, ибо ее не было, носа не казавший за ограду пионерлагеря, ибо порядки там во избежание ЧП были строгие. — Осенью засыпает долго, почти два месяца, а весной в считанные дни просыпается зеленым взрывом.
— Валька, тише, тише. Твои звуковые помехи мешают слушать курлыканье. Музыка! — ответила Анюта.
Воскресным утром они сели в электричку и поехали в Перхушково. Почему в Перхушково? Название понравилось, вот и всё, им было без разницы, куда ехать. На опушке Анюта отошла метров на пять и высоко подбрасывала его буклёвую кепку. Он палил в кепку из своего пневматического карамультука, и потом они вместе искали дырочки от игрушечных пулек. Дырок не было, каждый раз — мимо.
Мно-ого лет спустя, окидывая мысленным взором прожитое, пережитое и нажитое, он все чаще начал вспоминать ту весеннюю лесную прогулку — в резиновых сапогах, по остаткам раскисшего снега, и те многократные «мимо». Неужели вся его жизнь прошла мимо?