Коннор сжимает руку в кулак и глубоко вдыхает. Физическая боль чуть отрезвляет, а впервые рассказанное кому-то тяжелыми камнями скатывается с плеч, пусть он все ещё и не может заставить себя вновь взглянуть на наемника. В ночь после случившегося, уткнувшись лицом во влажную подушку в темноте казармы, он клятвенно обещал себе больше никогда не обращать оружия против невинного. А через неделю тщательного планирования сбежал из резервации, выкрав одну стрелу из кабинета командующего, пустовавшего до прибытия из Цитадели приказа о новом назначении.
Коннор глубоко вздыхает еще раз, стремясь унять небольшую дрожь, и отпивает из бутылки, уже опустевшей ровно на половину. Ему трудно понять, действительно ли усиливается качка на море, или это ром окончательно ударяет ему в голову. Все начинает плыть перед глазами, когда сидящий напротив Блез ерзает на неудобном ящике и вновь привлекает к себе его внимание:
— Ты везучий говнюк, вне сомнений. Но знаешь, что в тебе удивило меня с самого начала?
— Ну?
— Легкость, с которой ты зарыл свой шанс, — безжалостно продолжает наемник и Коннор невольно вздрагивает от его слов. — Ты был в Гренне, мог за считанные дни продать стрелу и улизнуть от Ордена в Ферран, а оттуда... — он с неприязнью заминается, вынужденный договорить начатое, будто сама мысль об отделении родного города от остальной страны никак не уложилась в его голове за все прошедшие годы, — Теллону. Знаю умельцев, что делают фальшивые документы на проезд за час, если расщедриться на плату. Но нет, — Коннор наконец встречается с ним взглядом и замирает, будто завороженный, — ты бросил все, что складывалось столь удачно, как только повстречал сира...
— Все, хватит, — грубо перебивает Коннор. Наваждение вмиг спадает с него, а в животе начинает холодеть. — Хватит с тебя откровений. Мы с тобой не друзья.
— Я не прошу рассказов, — спокойно возражает наемник, — только говорю о том, что заметил бы и слепой.
Он оглядывает Коннора, с отвратительной тщательностью выискивая реакцию на свои слова, прежде чем продолжает:
— Ты угодил в западню вместе с девчонкой. Был ли у тебя хоть один шанс спастись, кроме стрелы? А ты даже не потянулся к ней, она ведь была твоим пропуском прочь из империи. Но стоило этому ублюдку напасть на сира, и ты забыл об этом. Пожертвовал своей свободой не ради себя или девчонки, а ради безмозглого дружка, полезшего на рожон. И я никак не могу перестать думать, чем же он столь дорог тебе? Почему для тебя он особенный настолько, что ради него ты лезешь в пещеру, где вас поджидает абаддон? Тратишь бесценную стрелу?