— Я понимаю, — не выдержал Каллен, — и с радостью позволю вам перевести и изучить рукопись. С одним условием: я буду получать полный перевод текста по мере его выполнения. Приемлемо?
— Абсолютно! — мужчина нервно улыбнулся. — Я знаком с ученым, специализирующимся на эпохе последнего Бунта и в совершенстве владеющим теллонским и языками ещё пары народов, имевших отношение к тем событиям. Он свяжется с вами и, если документ действительно подлинный, уверен, будет лично привозить вам перевод в подарочной упаковке...
— Это лишнее. Я доверяю электронной почте.
— Ну разумеется... Нужно уладить некоторые формальности, я скажу, чтобы приготовили документы…
В свою небольшую квартиру Каллен вернулся лишь несколько часов спустя, больше не заезжая в родительский дом. Еще через час пришло письмо от разрекламированного ему историка-полиглота, крайне взволнованного и, очевидно, даже в состоянии покоя не слишком уважающего официальный стиль в письмах. Среди высказываний вроде «Охренеть можно!», «Дар небес, чтоб их!» и прочих в том же духе он уведомлял, что сейчас находится не в столице, однако же ради подобной находки прибудет туда уже завтра утром, дабы тут же приняться за работу. Первый переведенный фрагмент был обещан через три дня, ровно в семь вечера…
Тихий звонок извещения о новом письме заставляет его вздрогнуть и в тот же миг сесть ровно, нервными пальцами щелкая на заветные иконки. Несколько мучительно долгих секунд, и на экране возникает документ из нескольких страниц мелкого текста. Прежде, чем впериться взглядом в долгожданные строчки, Каллен несколько раз глубоко вдыхает.
И, наконец, погружается в чтение.
«Я пишу эти строки не ради славы или общественного признания. Я не стремлюсь оправдать ни одного участника тех событий, хоть в них и были вовлечены те, кто был мне дорог, и сам я, равно как не стремлюсь опорочить тех, кто, в силу различных обстоятельств, им противостоял. Я знаю, что правду о тех событиях попытаются скрыть и видоизменить всеми доступными способами, и оттого записываю ее. Без прикрас и очернений. Я пишу это с одной надеждой на то, что многие годы спустя, когда никого из участников тех событий уже не будет в живых, эти мемуары окажутся в руках правильного человека, который поверит моим словам и сумеет донести до людей эту историю такой, какой она и была.
Один мой друг как-то сказал мне, что в мире не существует абсолюта. Не бывает чистого зла, как и чистого добра. Даже если человек кажется тебе чудовищем из-за своих поступков или взглядов на мир, ты не можешь заявить, что он является им в полной мере, ведь тебе неизвестно, что привело его к этому, и уж совершенно точно неизвестно, что идентичные обстоятельства сделали бы с тобой. Поэтому, как бы трудно это порой не было, я не стану поддаваться эмоциям и искушению продемонстрировать все через призму моего восприятия, оставаясь беспристрастным и позволяя читателю самому судить и меня, и всех тех людей, наши поступки и решения.