Тот вертит стрелу в руках, мрачнея все сильнее с каждой секундой, Аде кажущейся бесконечностью, прежде чем что-то беззвучно, но очень зло прошипеть себе под нос.
— Это “да” или что-то о моей почтенной матери?
— Не знаю, где вы ее достали…
— Это “да”! — перебивает его наемник.
Толпа, еще совсем недавно жаждавшая увидеть Коннора болтающимся в петле, взрывается овациями, Ада же испытывает нестерпимое желание убраться отсюда как можно скорее и дальше. Неровен час, одно только лишнее слово, и их вовсе могут разорвать на клочки.
— Это не все, почтенные горожане! — трость жреца грозится проделать в досках дыру. — Этот юноша все еще является преступником, приговоренным к смерти. Но я беру на себя смелость, от лица могучего Тара, которому я верно служу много лет, дать ему шанс спастись от смерти Милостью нашей доброй Тары. Она наполняет наши сердца теплом и любовью, не дает им очерстветь. Сейчас я обращаюсь ко всем собравшимся здесь сегодня девам, которые служат Таре и еще не стали женами мужьям. Есть ли среди вас хоть одна, готовая одарить этого юношу Милостью и стать ему женой немедленно и до скончания своих дней?
В вязком и нервирующем молчании, опустившемся на площадь, Ада слышит позади себя:
— Как он тебе?
— Красивый…
— И высокий еще. Это ж не только на эшафоте так кажется?
— А может мне и…
— Совсем сдурели? Вы на командующего гляньте! Совсем как бык на тряпье красное смотрит…
— Да? Ой… И правда ведь...
— Они сейчас в городе главные и уходить не собираются. Согласится кто из вас, а уже завтра половину родни в помощи абаддонам обвинят и уведут. Не глупите! Пусть уж лучше его...
— Жалко его, красивый такой… Но мамку с папкой-то жальче будет…
Ада встречается взглядом со слышавшим все то же самое Ричардом, напуганным еще больше, чем она сама. Глаза у него такие круглые, такие потерянные и переполненные отчаянием. И прежде все никак не желавшим отпустить, теперь же и вовсе, будто огромное крыло каменного дракона, нависшим прямо над их головами. Небо роняет первую каплю рыцарю прямо на лицо, и он вздрагивает.
Сама Ада больше не находит в себе сил снова посмотреть на эшафот, только слышит приглушенный — то ли в самом деле, то ли от стучащей у нее в ушах крови — голос Блеза:
— Да вы тут все никак издеваетесь…
Перед ее собственными глазами стоит, все не желая растаять, портрет пухловатого и розовощекого мальчишки, для встречи с художником, а затем и со своей будущей женой, втиснутого в неудобный парадный камзол.
— Да у них же там девки с парнями вместе служат, — слышит она уже с другой стороны от себя, — что им эти их клятвы, когда все вместе каждый день, моются да спят вместе? Вот мне и говорил кто, что им там… Ну, это… отрезают. Вообще все.