— Правда?! Поближе бы подобраться глянуть…
— Да правда!
— Юные моны, — вновь заговаривает жрец. — Готова ли хоть одна из вас дать свое согласие? Свершится ли сегодня с таким трудом выпрошенная Милость Тары?
— Довольно, — доносится голос командующего. — Больше мы не можем ждать. Никто здесь не желает забирать этого преступника и правильно поступает, а теперь мы исполним приговор…
— Я желаю… — шепчет Ада осипшим голосом, едва слышным даже ей самой, прочищает горло и повторяет снова, отчетливее: — Я желаю забрать его!
Розовощекое лицо парнишки плывет и тает, будто дымка.
Она родилась обещанной ему и никому иному, прожила с этим знанием почти восемнадцать лет и покинула дом, чтобы стать его навеки. Договор, с большим трудом заключенный ее семьей, служивший предметом их великой гордости и поводом для всех возложенных на Аду надежд. Он руководил всей ее жизнью: предписывал, как должно ее воспитывать, когда сама она еще даже не понимала этого, следом как самой ей следует жить каждый свой день, как вести себя, как выглядеть, к кому из двух богов пойти в услужение и многое другое...
И, чтобы раз и навсегда разрушить все это многолетнее сооружение, ей понадобились всего пара секунд и четыре слова.
***
Аде кажется, что все это происходит совсем не с ней. Слишком быстро, слишком нереально.
Все люди, прежде окружавшие ее с трех сторон, вдруг исчезают из виду, а на их месте, куда ни посмотри, оказываются вооруженные луками рыцари. Она не может различить ни одного знакомого лица возле себя, только смутно вспоминает Ричарда, попытавшегося прорваться следом за ней, но без всякого почтения к благородному происхождению оставленного снаружи кассаторского круга. Нигде не видно даже Коннора, только хромой жрец, вблизи оказывающийся по-воински широкоплечим и высоким, вдруг оказывается прямо перед ней. Он оборачивается и заговорщицки шепчет, с явным восторгом от происходящего и предвкушением грядущего:
— Мои поздравления, юная мона.
Ада отнюдь не сразу понимает, с чем именно ее поздравляют.
Толпа снаружи ее живого щита кипит, лишенная долгожданного зрелища, и пытается было потечь с площади вслед за процессией, напрочь позабыв об истекающем рыночном времени. Разом с нескольких сторон доносятся шипение клинков и повышенные голоса, когда непрошеных зрителей отгоняют с дороги. Высокий шпиль уже где-то так близко, что его не увидеть, пока не задерешь голову.
Ада прикрывает глаза, перед которыми уже начинают свою пляску темные точки, а когда находит силы разомкнуть веки, видит перед собой и огромные резные ворота храма. Кто-то крепко держит ее под руку — Ада не может вспомнить, когда именно ее схватили — и чуть встряхивает.