— Ты не падай… Хотя бы пока, — с деланной беззаботностью, сквозь которую без труда сквозила тревога, просит ее та самая разноглазая девушка. Ее пальцы сжимают предплечье Ады чуть сильнее, грозясь оставить на нем пару синяков. — В порядке? Я решила, ты в обморок заваливаешься. Ну, как настоящая служительница Тары из благородных.
У нее нет сил возмутиться в ответ или, по уже выработавшейся привычке, сообщить, что она всего лишь служанка. К горлу подступает нервная тошнота, когда все происходящее вновь обретает четкость и краски, становится одной отчетливой и недвусмысленной картиной. Пропахший благовониями зал, разделенный на две выкрашенные разными цветами половины, в дальнем его конце — огромное витражное окно, изображающее все тот же перевернутый треугольник. В верхних его углах стоят двое. Мужчина и женщина. Воин и его хранительница, бледными тенями которых и должно было становиться всем служителям. Внизу почерневшая вершина теряется в языках стеклянного пламени. Павший бог, в одиночку не совладавший с доверенным ему могуществом и, обезумев, погрузивший былой дом человечества в ужас и хаос.
Некстати Аде думается, не из символики ли Троебожия одолжила свою метку Триада, едва ли состоящая из богобоязненных людей, а не иноверцев и богохульников.
Ровно под изображениями своих богов стоят и они, их земные голоса, — каждый на своей половине храма. Уже знакомый Аде жрец и будто легкое облако выплывшая из закрытых для посторонних помещений женщина. Одета она зеркально противоположно мужчине: в длинное и безупречно белое платье, поверх которого та же накидка, что и у него, но черного цвета, на ее шее поблескивает тот же золотой треугольник, что и у жреца. Знак высших жрецов храма, единственное украшение, что могли когда-либо надеть на себя те, кто оставил мирскую жизнь.
Шепотом жрицу посвящают в курс дела, пока ее глаза, удивленные и растерянные, смотрят только на Аду.
— Мессир! — слышит она за своей спиной. — Вы не можете сюда войти! Это запрещено!
— Я не помню такой песни в “Писании Трех”, — огрызается Блез, — есть оно у вас здесь? Давай-ка может вместе там поищем? Или просто дашь мне пройти, а?
— Вы не можете пройти… мессир. Это священное место, не для иноверцев…
— Блез, не надо. Прошу…
У Ады сжимается горло, когда она слышит голос подоспевшего Ричарда, но сил обернуться к нему она не находит. Голос кажется ей спокойным, сдержанным. Она не хочет ломать себе иллюзию, заботливо созданную им, посмотреть в его глаза и увидеть совсем не то. Лучше она будет думать, что излишняя тихость его голоса ей лишь послышалась, эгоистично позволит себе не обращать внимания на других хотя бы сейчас, чтобы держаться самой. Он хочет казаться ей сильным, лучше и она сделает то же, вместо выискивания его слабости и раскрытия собственной.