— Я нашел негативы, — коротко ответил я. — И теперь имею ли я право на небольшую компенсацию?
— Какую?
— Имею я право поужинать в дорогом ресторане с любимой женщиной за счет организации, работу которой я сделал один, сам? Без ансамбля? Сам, бля?!
Три! Получайте, господа, получайте.
Рябинина смеялась. Это было самое лучшее, что она могла делать в этой ситуации.
— Молодец, Лапшин, — не могла успокоиться она. — Значит, они нас сейчас прослушивают?
Вот за что я ее люблю.
— Абсолютно верно! — подхватил я ее смех. — Слушают и скрежещут зубами.
— А когда мы выйдем, они от злости подстроят нам автомобильную катастрофу, да, Лапшин? — хохотала безудержно Рябинина.
— Это — фиг! — смеялся я. — Они еще не получили свои сраные негативы. Они еще дорогу перед нами расчищать будут, чтобы, не дай Бог, не случилось чего с нами.
Рябинина смотрела на меня восторженными глазами:
— Значит, мы их сейчас поливаем, а они слушают?
— Точно!
— И глотают все?!
— А куда они денутся?!
Она вдруг замолкла и посмотрела на меня нехорошо.
— Дурак ты, Лапшин, — сказала она.
— Почему? — удивился я. — Разве мы плохо сидим?
Она покачала головой и вдруг кивнула.
— Дурак, — подтвердила она. — Я бы с большим удовольствием посидела бы с тобой на моей любимой твоей тахте, чем в шикарном ресторане на виду у всей этой братии. Зачем они мне нужны? Теперь понял, какой ты дурак?
— Никуда от нас не денется моя тахта, — философски заметил я. — А в жизни надо все попробовать.
— Что ты имеешь в виду?
— Разве ты не будешь рассказывать об этом вечере нашим внукам? — спросил я ее.
Рябинина задумалась, но только на секунду.
— Буду, — она вскинула голову и снова рассмеялась. — И еще я им расскажу, что их дед сделал бабушке предложение на виду у всей службы безопасности. Вся президентская охрана слушала, как он признавался ей в любви.
— Ну, до последнего еще дело не дошло, — возразил я. — Это я все-таки оставлю на потом. Здесь свидетелей быть не должно.
— Ты уверен? — весело смотрела она на меня.
— Абсолютно!
— Ура!
— Что?
— Ты все-таки это сделал, — сообщила она мне, ухмыляясь во весь рот.
— Что я сделал? — сопротивлялся я, хотя все уже прекрасно понял.
Рябинина торжествующе завопила:
— Ты признался мне в любви!
Я не протестовал, не возмущался, не пытался объяснить ей, что она не права.
Чего возмущаться?
Она права.
Если мы и были немножечко пьяны, то это то самое опьянение, которое не подавляет, а высвобождает.
Нам вообще был сам черт не брат — так, кажется, говорится в таких случаях? Хотя что вы можете знать о таких случаях!
Что вы можете знать о моментах, когда тебе доподлинно известно, что весь мир принадлежит тебе и только тебе, что человек, который находится в эту минуту рядом с тобой, наполняет твою жизнь вселенским смыслом, — и это навсегда? Когда достаточно одного слова, взгляда, чтобы оказаться там, куда праведные и святые приходят после долгих обременительных жизненных скитаний? Если вы переживали такие минуты — мы единомышленники. Если нет, мне жаль вас. И в то же время я завидую вам.