— Не мог, — признался он.
— Что же тебя удивляет сейчас? Нелепость предположения? Не мне напоминать вам, хорошие вы мои, высказывание великого Нильса Бора: идея не заслуживает внимания, если она не достаточно сумасшедшая.
— Все равно трудно поверить в такое, — качал головой этот упрямец.
Я вздохнул.
— Если бы ты мог верить в нелепые идеи, ты бы стал диссидентом. Впрочем, это касается нас всех.
— Говори за себя, Лапшин, — сказала мне Рябинина. — Десять лет назад я заканчивала школу.
— Ну хорошо, — примирительно проговорил я. — Ты у нас веришь в нелепые идеи. Так кто, по-твоему, этот злобный отравитель?
Рябинина пожала плечами. Мне вдруг стало страшно интересно.
— Так ты согласна, что на борту происходит что-то странное — спросил я ее. — Ты согласна, что все, что я говорю, — вовсе не глупости?
— Конечно, — спокойно смотрела она на меня. — Только мне кажется, что это не я с тобой, а ты со мной согласен. Кто первый тебе рассказал о разговоре в коридоре, не я ли?
— Не будем о приоритетах, ладно? — попросил я. — Ты хорошая женщина и журналист способный, ничего против тебя я не имею. Более того, я уверен, что как только на борту лодки поднимется стрельба, ты первая бросишься выяснять, в чем дело.
— Вот так, да? — холодно спросила меня Рябинина.
— Ага, — кивнул я. — У тебя, это ни для кого не секрет, к выстрелам особое отношение. У меня вообще складывается впечатление, что в прошлой жизни ты была чеченским боевиком. Та же любовь к всему стреляющему и взрывающемуся.
— Ты нравишься себе, Лапшин, да?
— В каком смысле?
— В смысле — заткнись, пожалуйста, — объяснила мне Рябинина. — Надоел.
И она отвернулась. Ее просто трясло от злости.
— Пожалуйста, — развел я руками. — Устраивайтесь поудобнее, дорогие друзья, и спите. Судя по всему, завтра у нас будет трудный день, так что набирайтесь сил. А я пойду прогуляюсь. Не бойтесь, за борт не упаду. Всего хорошего.
— Может быть, мне с тобой пойти? — участливо спросил меня Сюткин.
— Чего ради? — зло посмотрел я на него. — Боишься, меня тоже кондрашка хватит? Не бойся. К тому же у тебя, кажется, нет аккредитации. Так что сиди в каюте и не рыпайся.
— Кто будет сейчас проверять аккредитацию? — махнул рукой Костя.
— Любой, — ответил я. — Тот же Лева Яйцин.
— Кто ему скажет? — удивился он.
— Я, — ответил я и вышел из каюты, плотно затворив за собой дверь.
Не знаю, как насчет Рябининой, но меня, наверное, тоже трясло от злости, и именно поэтому, очевидно, я не услышал от нее ни одной язвительной реплики, когда выходил. Меня трясло от злости, и это, видимо, было видно невооруженным глазом, раз Рябинина промолчала, а Сюткин вызвался меня сопровождать. Но мне их не хотелось, как говорится.