За год до смерти матери Бенедетта Беннет стояла за кафедрой зала собраний в Среднем Манхэттене и говорила:
– Добрый день, меня зовут Бенни.
Едва произнеся эти слова, она поняла, что совершила огромную ошибку. Бенни тряслась всем телом, а в микрофоне раздавался издевательский свист. Пауза затянулась. Затылок у Бенни вспотел, кожа под поясом брюк зудела. Она вновь подняла глаза на слушателей, съежившись под их прямыми взглядами.
Тридцать пар глаз. В эти секунды теплой братской любви собравшиеся не понимали, что с ней творится. Эти взгляды заставили ее в конце концов броситься прочь со сцены и поспешить по проходу к двери. Эти люди не подозревали, в каком состоянии она находится. Они не могли знать, что за полчаса до этого она, охваченная отчаянием, едва не рухнула на обледеневший тротуар у дерева, облюбованного собаками.
Так вот, незадолго до того Бенни вышла из автобуса, на котором ехала с работы, и, поскользнувшись, чуть было не грянулась оземь. В этот момент с ней поравнялся незнакомый мужчина, и они случайно встретились взглядами. Он повернул к какому-то зданию и стал подниматься по ступенькам ко входу. На лице этого сорокалетнего господина со стрижкой кинозвезды и кашемировым шарфом на шее как будто отражались душевные муки самой Бенни, но она прочла на этом лице и некую надежду на избавление. Мужчина открыл громадную дверь и, помедлив, оглянулся на Бенни. Дверь была оттенка лесной зелени – любимого цвета Бенни. И она направилась следом за незнакомцем.
Бенни прошла через плохо освещенный вестибюль, пахнувший пыльной бумагой и школьными буднями, и оказалась в просторном теплом зале с рядами складных стульев и столом с закусками и рекламными листовками. Она кивком поблагодарила человека, вручившего ей бумажный стаканчик с кофе и печенье без глютена. Ей доставляли наслаждение негромкие приветствия, спокойствие, написанное на незнакомых лицах, тепло стаканчика в руках. Она почувствовала себя лучше и могла бы остановиться на этом и уйти, но не ушла. Вместо этого она уселась между молодым человеком в синем свитере с катышками и женщиной в алой юбке. И волна доброжелательности вкупе с потребностью в катарсисе в какой-то момент вынесли ее на импровизированную сцену.
До этой минуты никто не интересовался, кто она такая, откуда пришла и зачем, потому что в конечном счете каждый явился сюда по одной главной причине, и почему именно они сегодня вечером находятся здесь, и кто именно они такие, не требовало уточнения, если только сам человек не захочет взять слово.