Она дала дочери имя своей матери и нянчилась с ней шесть недель. При виде ребенка у нее начинали болеть груди, но лишь до того момента, пока розовый, как ракушка, рот младенца накрепко не прилипал к ее соску. Если она не кормила, то, стоя на коленях, скребла полы или стирала, вытирая пот с подбородка краем фартука.
Однажды одна из монахинь велела Элинор надеть ее лучшее платье. Ребенка положили в коляску, потом вместе с матерью посадили в такси и отвезли в офис с желтыми стенами, деревянными картотечными шкафами и плакатами, на которых были изображены товары по уходу за младенцами. Находящаяся там женщина дала Элинор подписать какую-то бумагу и взяла у нее ребенка.
– Нет, подождите, – сказала Элинор. – Можно мне просто…
Стоило женщине с ребенком на руках выйти в коридор, как хныканье перешло в громкий плач, и Элинор тоже расплакалась.
– Ш-ш-ш, перестаньте, – бросила на ходу монахиня. – Ведите себя как леди.
Элинор покинула приют для матерей-одиночек с твердым намерением однажды разыскать своего ребенка, найти способ вернуть его. С того дня, что бы она ни делала, ее не оставляла одна мысль: надо приложить все старания, чтобы суметь самостоятельно позаботиться о малышке. Элинор нашла пансион, получила секретарскую должность, из экономии ходила на работу пешком и, конечно, не по тем улицам, где в витринах вопреки законам вывешивали надпись: «Черным, собакам и ирландцам вход воспрещен».
Элинор питалась консервированной рыбой и фруктами, и ей удалось скопить немного денег. Через несколько месяцев она попыталась найти агентство по усыновлению, забравшее ее ребенка, но оно сменило адрес. Она поехала в приют, умоляя сестер монахинь сообщить ей, куда отправили ее дочь, но они стали угрожать ей полицией, называя ее психически неуравновешенной.
После этого ни одно из благ, встретившихся на пути Элинор, – ни любовь мужчины, ни радость нового материнства, ни погружение в море – до конца не успокоит глубинное течение, возникшее в ее душе и тянущее вниз.
В самые беспокойные ночи Элинор снилось, как она возвращается к дверям приюта для матерей-одиночек и заглядывает в пустую детскую коляску – не появился ли там каким-то чудом ее ребенок?
Годы спустя я узнала, что в разных частях страны были и другие молодые женщины вроде меня – матери, считавшие, что их вынудили отдать своих детей. Но в то время об этом беззаконии не было известно. Я, к примеру, на протяжении многих лет пребывала в неведении, пока не начали появляться сообщения в газетах.
До сих пор помню дни после того, как ее у меня отобрали, и я бродила по улицам, присматриваясь к каждой матери с коляской, силясь увидеть, нет ли там моей крошки, останавливаясь, чтобы похвалить младенца, поворковать над ним, просто взглянуть на него… Сжатые пальчики, крошечный рот, всегда ищущий, всегда голодный. И я, одинокая, всегда ищущая, всегда голодная.