Я даже думаю, что Горбачев предотвратил бы войну в Чечне. В Ставропольский край, где он был секретарем крайкома КПСС, входила Карачаево-Черкесская автономная область, Горбачев всегда говорил о горцах очень тепло и всегда в одном и том же смысле: только не надо их обманывать, раз обманешь — запомнят на всю жизнь!
*
Знакомство мое с Горбачевым, по сути дела, было конфронтационным — раз шесть-семь мы встречались то на ходу, а то на час и больше по поводу публикации «Архипелага ГУЛАГ». Я настаивал, он — отвергал.
Тираж обложки «Нового мира» с упоминанием имени Солженицына уже был пущен под нож — прецедент. Но вот настал день, и Горбачев срочно вызвал меня (из поликлиники) и радостно сообщил: «Печатай! Я своих уломал!» Очевидно, «свои» — это было Политбюро: именно в этой инстанции не раз возвращались к «проблеме» публикации «ГУЛАГа».
Но однажды Горбачев вызвал у меня сомнения как политик, как руководитель государства. Сомнения частные, но — они были. Дело опять касалось Солженицына.
В субботу, 9.XII.91, в полдень меня вызвал Горбачев:
— Тут у меня новые материалы из архива КГБ на Солженицына. Фронтовые. Отвези ему ко дню его рождения! — (Это — 11.XII.)
Я стал отказываться: не успею за такой короткий срок!
— Вылетишь сегодня вечером, в Нью-Йорке в аэропорту, тебя встретят, и через несколько часов будешь в Вермонте!
Я стал отказываться снова: во-первых, я знал, что Солженицына дома нет, он в поездке по Америке, во-вторых, через три недели я должен был лететь в Америку по приглашению Канзасского университета, а так часто мотаться через океан туда-сюда для меня было уже трудновато.
Горбачев согласился. Он умел соглашаться с собеседником, даже при том, что гораздо больше говорил сам, чем слушал.
Недели через три я отвез эти материалы Солженицыну. Он отнесся к ним безразлично.
— А-а! — сказал он. — Ничего не значащие мои фронтовые записки. Вот другой дневничок у меня был, но я его так зашифровал, что в КГБ расшифровать не смогли, а значит, сожгли от греха подальше. Вот те записи и нынче были бы очень интересны. Впрочем, если бы их расшифровали, я бы получил не восемь лет, а «вышку».
Такой был эпизод, в общем-то безобидный, если бы не одно обстоятельство: в тот день, в то же самое время, когда длилась эта встреча с Горбачевым, долгая, наверное полуторачасовая, в Беловежской Пуще Ельцин, Шушкевич и Кравчук решали (и решили) вопрос о выходе из Советского Союза самостоятельных республик — России, Белоруссии и Украины. Каким же образом Горбачев мог об этом не знать, будучи президентом СССР? Что у него, соответствующих служб, что ли, не было? А если все-таки не знал, значит, и настоящим государственным политиком и руководителем он не был. Уже позже, спустя некоторое время после его отставки, я, встречаясь с ним, спрашивал: