Панноам пошатнулся и ухватился за стену. Он был в смятении и боялся на меня взглянуть.
Он сжал челюсти. Его лицо исказилось яростью. Он рванулся вперед, схватил два меча и один из них протянул мне:
– Давай драться.
– Что?
– Ты хочешь власть? Возьми ее. Давай драться.
Я отшатнулся:
– Никогда.
– Почему?
– Драться с отцом?
– Давай драться!
Он наставил на меня меч. Я не шевельнулся. Он замахнулся, чтобы втянуть меня в драку. Я как будто окаменел. Он в ярости прыгнул вперед и лезвием оцарапал мне плечо.
Свободной рукой я прижал ранку, чтобы остановить кровь.
– Давай драться! – взревел он.
Я смерил его взглядом. Чеканя каждый слог, я произнес:
– Я не стану драться с тобой.
– Почему? Почему? – вопил он, потрясая оружием.
– Потому что я выиграю!
Я бросил меч к его ногам и быстро вышел.
Он кинулся на пол, рыча от гнева: ненависть, досада и отчаяние охватили его.
Я карабкался по косогорам, и меня пьянила свобода. Я не бежал из деревни, а возвращался к лесной жизни, которую я для себя выбрал. Каждый шаг прибавлял мне сил, все мое тело звенело, в жилах закипала кровь, и я едва сдерживался, чтобы не пуститься бегом.
Кончено! Хватит с меня интриг, соперничества и предательств! Я распрощался с деревенской жизнью, с этой сетью ловушек, которая ранит и душит, я расстался с отцом, который растил меня лишь для своих нужд. Панноам врал, утверждая, что он готовил меня к власти. Если практика власти требовала обмана и грабежей, он должен был предупредить меня и обучить этим уловкам. Но ему было сподручней держать меня в неведении и наслаждаться моим восхищением. Красоваться передо мной, рядиться в обличье честности, щеголять героическими замашками было для него важней. Характер отца был изъеден гордыней.
Я оставил его, поверженного и униженного, – он верещал, как заяц. Панноам понял, что я расстался с младенческой невинностью и знаю о его коварстве, – и он меня проклинал. Какая прекрасная новость! Пусть он меня ненавидит, да, пусть ненавидит всей душой! Его ненависть освобождает меня.
Я долго шел и мало-помалу успокоился. В последние недели, даже при солнце, каждый новый день был все более колючим и зябким. Надвигалась зима.
Когда спустилась ночь, я добрался до хижины Барака.
Он встретил меня радостно, но спокойно, не догадываясь о моих злоключениях[14].
– Давай поужинаем под открытым небом, мой мальчик, ведь скоро это удовольствие будет для нас недоступно.
Мы устроились на плоской скале; над нами тускло светила луна. Звезды источали рассеянный свет – они будто занавесились влажной вуалью.
– У меня правое колено ноет, – пробормотал дядя, – скоро выпадет снег.