Мы с Тибором сделали вывод, что Озеро, соленое, расширившее свои границы, отвоевало себе новое пространство. Во время вторжения оно вынесло нас к возвышенности. Наша деревня, поля, леса, источники и пещеры – наши родные края, наше прошлое – все это было навсегда уничтожено, поглощено и отныне недосягаемо. Даже если бы мы могли сориентироваться и предпринять обратное путешествие, нам все равно не удалось бы вернуться на насиженные места. Наш мир был навсегда утрачен.
* * *
– Хам, пожалуйста, вылезай из этой норы.
Хотя ему нравилось охотиться, Хам осматривал землю, ковырялся в пыли, заглядывал под камни. Если мы проходили мимо какой-то дыры, он прыгал в нее, чтобы исследовать ее изнутри. А если оказывались возле пещеры, ничто не могло его остановить: он бросался туда, ощупывал стенки, внимательно осматривал и отколупывал кусочки породы своим кремневым ножиком.
– Смотри, цветные прожилки! – с восхищением восклицал он.
Его горячность умиляла меня. Я связывал эту склонность к камням с Титой, которая жила в Пещере Охотниц и там произвела его на свет. Пусть Хаму это было неведомо, но нечто сокровенное в нем толкало его на поиски материнской среды обитания.
– О, розовые…
В то утро Хам выбрался из норы с оранжево-розоватыми камешками, которые сложил в свою торбу, где уже находились желтые[39]. Вечером он, как обычно, внимательно изучит их и попытается преобразить, действуя ударами или нагреванием. Тибор всячески поддерживал его в этом и твердил: «Хам обладает таким же интересом к камням, как я – к растениям. Духи нашептывают нам множество всего, чего мы не понимаем. Он раскроет важнейшие тайны». Тибор нередко оставлял собственные исследования и вместе с мальчиком разжигал угли, которые изменяли вид и строение каменных осколков.
Я любовался сыном. Ему было десять лет. Он покорял. Как я воображал когда-то, приникнув головой к животу Титы, он унаследовал от матери храбрость, горделивую линию плеч, крепкие и быстрые мышцы и матовую кожу. Всякому отцу присуща такая уверенность: я был убежден – наивно, искренне, – что у меня самый лучший сын, и это мнение разделяли Мама, Барак, Тибор и Влаам. Который, кстати, надеялся, что в один прекрасный день его старшая дочь выйдет за Хама. Следует ли мне уточнить? Понятное дело, после потопа мы по части продолжения рода человеческого очень рассчитывали на четверых наших подростков.
Самой собой, женщину предложили и мне. Даже двух, в детородном возрасте. Не увидев моего энтузиазма, мне посоветовали одну из девочек, не достигших половой зрелости, пообещав, что сохранят ее для меня. Хотя я и не использовал любимое выражение Дерека «Лучше бы нет…», но утвердился на его позиции и отказался. Я ощущал себя неспособным жениться на ком бы то ни было. После Нуры мое сердце закрылось. Разумеется, я по-прежнему любил Маму, Барака и Тибора, моя нежность к Хаму постоянно росла, но то были привязанности, лишенные чувственности и уже данные мне судьбой.