Лицо Маргарет прояснилось.
– Хорошо, отец! – сказала она, поцеловав мистера Трелони. – Хотя мне все равно кажется, что это страшное унижение для царицы и для женщины.
Я двинулся к лестнице, когда она окликнула меня:
– Куда вы, Малкольм?
Подойдя к ней, я взял и погладил ее руку.
– Я вернусь, когда мумию распеленают!
Маргарет пытливо посмотрела на меня и сказала:
– Думаю, вам тоже следует остаться. Возможно, полученный опыт пригодится вам в вашей адвокатской работе! – Она улыбнулась, встретившись со мной глазами, но тут же посерьезнела и смертельно побледнела. – Отец прав! – проговорила она отсутствующим голосом. – Дело нам предстоит опасное, и относиться к нему надо со всей ответственностью. Но тем не менее… нет, как раз поэтому вам и нужно остаться, Малкольм! Когда-нибудь, возможно, вы еще порадуетесь тому, что присутствовали здесь этой ночью!
От ее слов сердце мое похолодело, но я не сказал ни слова. Страх и так уже неотвязно преследовал всех нас.
К этому времени мистер Трелони с помощью мистера Корбека и доктора Винчестера снял крышку с каменного саркофага, где лежала царица. Мумия была довольно большая – длинная, широкая, объемистая – и такая тяжелая, что извлечь ее оказалось непростым делом даже для нас четверых. Под руководством мистера Трелони мы перенесли мумию на заранее подготовленный для нее стол.
Именно тогда я впервые по-настоящему осознал весь ужас нашей затеи! Там, в ярком свете электрических ламп, материальная сторона смерти, отвратительная и безобразная, явилась нам во всей своей реальности. Наружные покровы мумии – ослабевшие, изорванные и измятые, словно от небрежного обращения, – местами потемнели от пыли, а местами истерлись до тусклой желтизны. Неровные края повязок обтрепались и превратились в бахрому; рисунки на них сохранились не полностью, лак потрескался и кое-где облупился. На мумии, судя по ее размерам, было много, очень много слоев ткани, но под ними угадывались очертания человеческого тела, наводившие тем больший ужас, что оно все еще частично оставалось от нас скрыто. Перед нами была сама смерть, и ничто иное. Все романтические фантазии о ней мигом улетучились. Двое мужчин постарше – энтузиасты египтологии, не раз уже занимавшиеся подобной работой, – ни на миг не потеряли самообладания, и доктор Винчестер держался с профессиональным хладнокровием врача, стоящего у операционного стола. Я же был подавлен, удручен и стыдился своего малодушия. Вдобавок меня сильно тревожила мертвенная бледность Маргарет.
И вот работа началась. Я, немногим ранее наблюдавший за распеленыванием кошачьей мумии, уже был отчасти подготовлен к подобной процедуре, но здесь работы было несравнимо больше, и требовала она несравнимо большего тщания. К тому же сейчас мы все-таки имели дело с человеческим телом, что вызывало в нас дополнительный трепет. Для бальзамирования кота применялись материалы не слишком высокого качества, но в случае с царицей, как выяснилось после снятия верхних покровов, использовались только самые лучшие смолы и ароматические вещества, да и пелены были наложены не в пример старательнее. Сама процедура разворачивания мумии, впрочем, происходила так же, как и предыдущая: то же облако красноватой пыли, тот же едкий запах битума, тот же сухой треск отрываемых бинтов. Последних было просто невероятное количество, и общая толщина слоев оказалась огромной. С каждым снятым покровом волнение мое возрастало. Сам я участия в работе не принимал, и Маргарет взглянула на меня с благодарностью, когда я отступил от стола. Мы крепко взялись за руки и так и стояли. Каждый последующий слой пелен был изготовлен из более тонкой и качественной ткани, и чем дальше шло дело, тем меньше запах от них отдавал битумом, хотя и становился все резче. Похоже, новый странный аромат каким-то особенным образом повлиял на всех нас; впрочем, работе это нисколько не помешало: она не прерывалась ни на секунду. На иных из нижних пелен имелись символы и рисунки, порой выполненные одной светло-зеленой краской, порой разноцветные, но всегда с преобладанием зеленого. Время от времени мистер Трелони или мистер Корбек обращали наше внимание на какой-нибудь особо любопытный рисунок, прежде чем аккуратно положить очередной бинт в высоченную груду, которая все продолжала расти позади них.