Хотя Луке Андреичу было 36 лет, но дядя точно так ему говорил, потому что права были его родственные и честные; он его не обидел словами, а растрогал упреком памяти отцовской. Племянник обнял дядю и расцеловал у него руки, рассказал историю своей страсти, настоящего положения, желание и страх, что откажут. Дядя опять заговорил: "Ну, да если ты онемел и поглупел, так чего тебе лучше: изволь, я еду; скажи только слово -- тетка мне человек знакомый: она в чуму у меня в карантине в Королевце сидела и до сих пор хлеб-соль помнит. Мы с ней в трех словах дело сладим -- и по рукам; а вы там остальное сами доделывайте".
Опять принялся племянник дядю целовать и упрашивать, чтоб ехал тотчас; но дядя отговорился, что ему надо идти домой, что у него званые гости, что надо соснуть, одеться, и заключил пословицей "поспешим да людей насмешим".
И в самом деле, ему надобно было прибраться: он ходил пешком к обедне, а оттуда к Троице под Гору; его забрызгали грязью; он был в сюртуке и без камзола, во уважение жаркого время.
Глава XLV.-- Сватанье.
Луке Андреичу показалось, будто княжна с ним переменилась оттого, что она от любви, от неизвестности и от разглашений на ее счет по городу съедаема была печалью и лишилась своего веселого нрава; а от сей мечты продозрение, ревность и гнев стали постоем в душе его, и если б Визирь не закусил удил на Пресне, то б нельзя и предвидеть, чем бы кончилось это любовное похождение. Но нет худа без добра; иногда все идет к лучшему, иногда к худшему, и это следствие общего движения в мире.
Дядя, наевшись, напившись досыта, прилег на старое канапе и всхрапнул ровно час с четвертью; сна его ничто тревожить не могло: шум -- оттого, что человек над ним читал третий том "Тысячи одной ночи"; мухи -- их сгонял мальчик полотенцем.
Проснулся, засвистал, выпил пять чашек чаю, съел дыню, напудрил белую голову, надел кирасирский мундир, сырсаковый камзол, препоясал меч и отправился говорить за племянника к Степаниде Кузьминишне.
Он ее застал дома; княжна, еще не совсем здоровая, сидела тут же в комнате. Посла приняли со всею надлежащею почестью, посадили в большое место. Тетка спросила, каков Лука Андреич; а дядя отвечал: "Все охает, да крепкую думу думает",-- спросил сам у княжны: "А ваше сиятельство что так печальны? в ваши б лета и грустить не об чем! право, так". За ответом: "Я не очень здорова и не могу избавиться от боли в голове",-- почувствовала, что слезы хотели бежать из глаз, успела встать и пошла к себе в комнату.
Лишь она за двери, то посол и приступил к трактованию о союзе.