Ветра не было абсолютно, поэтому Игги, сжавшись в комок возле выступа, отправил в рот пару сушеных кусочков хлеба. Действительно, стало лучше. Может быть, и не теплее, но пришла какая-то расслабленность всего организма. Так и надо, ведь ночь на дворе, а утро вечера завсегда мудренее.
Hello, darkness my old friend.
I» ve come to talk with you again.
Because a vision softly creeping
Left it» s seeds while I was sleeping.
And the vision that was planted in my brain
Still remains
Withing the sound of silence.
[1]Звезды подмигивали монаху, и тот не боялся: пусть он умер, но рано или поздно это случается со всяким. Тело ему послушно, разум чист — такая смерть легка.
Смерть была тяжела у Яромира Хладика, которого расстреляли просто за вольные мысли. Ни он, ни полицейский чин до самого последнего момента не верили, что такое может произойти именно с ними: один — умереть, другой — убить. Яромир не мог допустить, что является врагом государства лишь только потому, что его подозревают в инакомыслии. Полицай не мог допустить, что приказ на казнь действительно оборвет жизнь скромного застенчивого учителя географии. Оба не верили. Неважно, что Господь позволил Хладику за тот миг от залпа до смерти прожить целый год. Факт свершился.
Игги вспомнились его товарищи по несчастью. Причем, о Тойво Антикайнене думалось легко, как о человеке, у которого все должно быть хорошо. А вот молодого Мику Макеева вспоминать было грустно. То ли оттого, что не было никакой возможности помочь простодушному и доброму парню, то ли оттого, что ничего нельзя изменить. Наступит черный день, когда личный палач Сталина генерал Блохин выстрелит в его лицо, навсегда потушив чистый взор и улыбку.
Ничего, как сказал поэт: «Все вернется, братцы, все вернется вновь, все должно в природе повториться: и слова, и песни, и любовь, и кровь — времени не будет удивиться». Если не воздастся нам за поступки наши, и им — за их преступления, то нет смысла в этом мире. Любой долг при жизни красен платежом после смерти. В это надо верить! С этим и надо жить!
Игги, словно познав какую-то истину, решился вернуться обратно к людям, но подумал, что поблизости нет никакой воды. А нет воды — нет места, где «сапоги и хлеб» дожидаются своей участи. Он опечалился и проснулся.
Разгорался рассвет. Вершины гор проступали сквозь стремительно отступающую тьму, и, вдруг, в небе оказалась различима точка, лениво нарезающая круги. У этой точки скоро оказались видны крылья, да и, вообще, она начало здорово смахивать на орла. Вряд ли подобные птицы водятся на Луне.