Я медленно побрел по кладбищу мимо старых деревьев, надгробий и статуй, нагревшихся под жарким солнцем и таких знакомых мне, что я мог бы найти их даже во тьме.
Со стороны ворот послышались голоса. Мужчина и женщина в рабочих комбинезонах волокли к одной могиле что-то тяжелое из камня и там осторожно поставили. Мужчина выругался, женщина засмеялась. А когда она обернулась, оказалось, что это Софи.
С души у меня свалилась тысяча камней, и я ускорил шаги. Она вернулась! Наконец-то вернулась!
Я почувствовал такое облегчение, что не стал долго думать.
– Софи! Эй, Софи! – крикнул я.
Увидев меня, она залилась краской.
– А-а, писатель! – сказала она и сделала несколько нерешительных шагов в мою сторону.
– Где ж ты пропадала все это время? – спросил я, а мужчина в серой рабочей робе обернулся к нам и пристально на меня посмотрел.
Это был уже старичок с маленькими усиками и живыми карими глазами. И рукопожатие у него оказалось такое же крепкое, как у дочери.
– Папа, это Жюльен Азуле, – сказала вместо ответа Софи, и старик пожал мне руку так, что у меня чуть не подкосились колени. – Он – писатель.
На старика это как будто не произвело никакого впечатления.
– А это мой отец, Гюстав Клодель.
– Гюстав? Это имя я, кажется, уже слышал.
– Мы как раз привезли из мастерской статую, теперь она опять как новенькая. Голову, руки – все пришлось реставрировать.
Софи говорила без остановки. Щеки у нее раскраснелись, она то и дело бросала на меня какие-то странные взгляды.
Старик подбоченился и прогнулся в пояснице:
– Тяжеленная штуковина попалась. Надо было позвать на помощь Филиппа, как я говорил. Тебе не нужно поднимать такие тяжести, ma petite![68]
Я растерянно смотрел то на Софи, то на ее отца.
Ей нехорошо? Почему?
– Однако… Что случилось? – спросил я. – Где ты пропадала столько недель?
– Да ну… Подвернула ногу и вывихнула лодыжку, – смущенно призналась Софи.
– Да с дерева она упала, дурочка! – покачал головой Гюстав Клодель. – И что ей за радость лазить всюду, как обезьянка! На ограду, на деревья. Я уж ей столько раз говорил. Когда-нибудь свернет себе шею.
Софи посмотрела на меня, и на лице у нее появилось выражение, в котором сквозила неловкость. Разве не то же самое и я ей говорил? В тот день, когда Софи мне крикнула, сидя на стене ограды, что у меня дурное настроение, в ту ужасную среду, когда я не зашел за ней, как обещал, потому что, совершенно убитый, сидел в это время с Катрин на поребрике могилы. И ведь рядом же кто-то тогда чихнул! Неужели Софи слышала все, что было сказано? Как я бранился, мои разъяренные крики и мои слова, что она для меня просто случайная знакомая и к тому же я больше никогда не влюблюсь.